Молчание. Потерянность. Еле слышное: “Я перезвоню”. Сбил, видно, его с толку старый греховодник Заппа, рокочущий о своем, великобританском. Сказать, не сказать Демиану? А что бы я ему сказала? «Тут такое дело, понимаешь, Дём – голос у меня завёлся…» Друзей и знакомых у моего друга столько! Если каждый будет про голоса рассказывать…
«Мне ведь ещё собираться», – только я и сказала. И Дёмыч на прощание предупредил: “Я за друга – жизнь отдам. Ты же знаешь”.
Только закрылась дверь – опять телефон. Эта его особенная тишина интонаций после только что отбушевавшей рок-стихии изумила, как никогда. И впервые в ней послышалось что-то… не совсем утешное.
– Ты, вообще-то, когда-нибудь впадаешь в ярость? – вдруг нашло, – Не бывает с тобой?!
Он молчал несколько секунд, потом вроде собрался… непривычно неразборчиво жуя слова, пожевал, да так и не сказал ничего. Затих.
– А вот со мной бывает! – не нашло, а прям наехало.
И… ничего. Вместо испуга, избитый рефрен:
– Ну когда ты приедешь?
Заклинило! А вот он приехать не мог! Сначала даже рвался, особенно, когда узнал, что мне по делам надо будет съездить на Алтай. Алтай был его мечтой ещё в детстве. Но… видно, не настолько. Может, он боялся чего-то?
…А кто не боится? Подталкивание себя к этому билету – тянулось бы ещё и теперь… Если бы не один безжалостный вопрос: «Купила?» Изо дня в день: «Ну что, купила билет?» – его вопрос.
Как будто, стоило мне завладеть этим бумажным билетом, тут-то бы все и спаслись. Центральные кассы находились практически через дорогу от моей работы. Как нарочно. Но я не спешила туда.
Так дай еще и подробный отчет – почему?! До сих пор не купила? Почему?! И как-то после окончания работы, я совершила его: переход на другую сторону улицы.
Наконец-то с чистой совестью могла ответить – была в кассе.
– Ну и?
– Ну… расспрашивала.
– Про что?
– Про что, про что… Про вагоны. Есть ли в них – полки там, колесные пары, вообще… ходят ли на работу машинисты…
Похвалив за основательность, порекомендовал следующий поход завершить вежливой просьбой об одном-единственном билете в один конец на такое-то число.
На самом деле, расспрашивая кассиршу о наличии билетов, я будто бы играла с ней в “Вы поедете на бал?” Поеду. Ага. Счас! Твёрдость ответа? От меня?! Пожилая и доверчивая не по годам кассирша добросовестно делилась тайнами движения поездов между двумя пунктами. Я добросовестно слушала, нагнувшись к полукружку-окошку и знала, что не попрошу у неё заветного билета в один из этих пунктов.
“Да” и “нет” не говорите…” – как же это было и просто, и складно… когда-то. “ВЫ ПОЕДЕТЕ? Так вас и так! В конце-то концов!!!”
Ни да, ни нет. Ни pro, ни contra. Ни бе ни ме.
Но он только и делал, что торопил… Невзирая. «Он звал утешно…» Мой новый друг из непонятности и электричества. Сверху он был страшно утешным, а внутри часто печальным и таким, ну будто от того, что я отвечу, зависела его жизнь. Звал и настойчиво приучал к мысли, что рано или поздно прибьёт меня к его берегу. В том смысле, что достигну я его.
– Знаешь, вчера видел тебя – у нас тут, на остановке.
– Да?.. А я тебя нет.
– Конечно, где уж мне тягаться с автобусом. Ты ведь его ждала. Села и укатила. Даже не оглянулась.
Слушая, я вся была внутри его голоса, в его питательной среде – он стал выхаживать меня, вынашивать. Потому что до него всё было наоборот – одни травмы от вечной несуразицы, неразрешённости… и швы ещё не сняты. И вспоминать не хочется – ни про ранение под деревом, ни про друидов-самоучек, ни про их растворение без осадка во льдах Антарктики. Ничего этого нет и не было никогда.
Голос всё изменил. Вот и надо было жить с голосом! Куда ж меня понесло-то?
…Так уж его приезд был нужен, что неприезд не считался. Выхожу утром из дома – он рядом. И в горы потом – как без него? Забраться в компании таких же ненормальных ещё удалось на ту вершину. Но там, на самом острие, где и зацепиться-то было не за что, подступило: “Мне не осилить спуск!”.
Никто не видел ещё одного нашего попутчика, но он посмеялся негромким своим смехом, и моя паника перелетела на соседнюю вершину, пониже.
Внизу потом сидели мы вдвоём с ним на берегу озера, прикованные к костру. Ловили в его пламени – сами не знали что. Крылатый огонь плясал, колдовал, откуда-то мы точно знали, что надо всматриваться в непонятные образы, не пытаясь ничего разгадать: зачем, откуда, что они в нашей судьбе. Не сейчас, а потом, когда-нибудь, они возникнут вновь и откроют – зачем.
…Грохочет снаружи, а кажется прямо в башке. Но декорации! Кто-то трудолюбивый тянет и тянет эту разрисованную ленту назад. Вот так, по ходу, и изобрели кино: просто сели в поезд. Не зря и первенец киношный про него же. Прилипнешь к окошку обыкновенного поезда (каждый обыкновенный поезд – волшебный), да так и едешь.