Горовиц и мой папа

В самом начале их романа бабушка позволяла себе называть дедушку «mon chou»[1] — обращение, привычное любому французу, но для русского слуха странноватое: оно словно бы придает любви оттенок фривольности. Вскоре эта фривольность Анастасии перестала нравиться, тем более что в ответ, словно бы желая приравнять свой порыв нежности к бабушкиному, дедушка, уже по-русски, называл ее то «морковкой», то «тыквочкой». Бабушка с трудом это переносила, особенно если дедушка награждал ее подобным «овощным имечком» на людях. Еще бы! Став преподавательницей Института благородных девиц, Анастасия возомнила о себе чрезвычайно высоко. Мы должны поддерживать свое положение в обществе!

Думаю, из всего сказанного выше ясно, что детство братьев Радзановых проходило под самой что ни на есть счастливой звездой. Они вели в Клеве вполне беззаботное существование, а требовалось от них всего лишь прилежание в занятиях — но уж тут бабушка спуску не давала, держа их если не всегда в узде, то все-таки в ежовых рукавицах.

Бабушка вечно была окружена стайкой учениц старшего класса, явно перед ней заискивавшими, и, бесспорно, царила в своем мирке. А дедушка жил себе помаленьку в тени жены и ни о чем не тревожился. Понятия не имею, какими на самом деле были дедушкины вкусы и склонности, но мне и до сих пор нравится представлять себе, как он балуется с хорошенькими горничными, пока спесивая Анастасия гордо вышагивает по Крещатику — киевским Елисейским Полям — и в знак милости и высокомерного дружелюбия чуть наклоняет голову в ответ на почтительные приветствия прохожих. Представляю еще, как в их гостиной в определенные для визитов дни собираются вокруг сияющего медным блеском самовара друзья дома, среди которых господин Штернберг и — со времени своего приезда в Россию — мой двоюродный дедушка Фредди.

Бабушкин родной брат Альфред приехал, по совету старшей сестры, участвовать в распространении французского языка и французской культуры в этом чрезвычайно франкофильском краю Российской империи. Не забыть бы сказать, что незадолго до отъезда в Киев, еще в Монруже, дядюшка Фредди женился на некой Урсулине, подручной швеи у Пуаре — к вящему разочарованию Анастасии: бабушке этот брак не нравился, она считала его мезальянсом.

Димитрий пошел в школу и почти сразу же начал серьезно учиться игре на фортепиано — поступил в Консерваторию. Что же до его старшего брата Федора, тот оказался даровитым танцовщиком, и дарование помогло ему впоследствии стать непременным распорядителем всех балов, какие только устраивались в хорошем обществе. Бабушка, естественно, превозносила обоих сыновей до небес, бдительно следя за тем, чтобы ее мальчики не дали увянуть своим Богом данным талантам.

Братья Радзановы были неразлучны. Всё у них было общим, всё на двоих — девушки, кружки пива, удары кнутом: стоило «мальчикам» отклониться от намеченной бабушкой линии, Стася порола их, как порола бы крепостных, будь у нее крепостные.

Соучеником Димитрия в консерватории был некий Владимир Горовиц. На старой фотографии класса, датированной 1915 годом, заметнее всех мой папа — наподобие некоторых артистов, он ухитрился заполнить собой весь экран. Стоящий слева от него однокашник — маленький, тщедушный, ушастый (уши у мальчика были как у слоненка, за что он и заслужил прозвище Лопоухий) — выглядит бледно. И уж у кого-кого, а у Анастасии сомнений не было: какой там Горовиц, какие могут быть сравнения, ее Митя первый и лучший. Вот увидите: мой Митя обставит их всех!

Много лет спустя бабушка описывала мне, как ее Митя вводил себя в состояние транса, чтобы начать общение с богом музыки. Он обрушивал на клавиши гром и метал молнии. Опять-таки по бабушкиным словам, Горовиц — жалкая мартышка, из последних сил выбиваясь, лишь бы ни в чем не уступить ее Мите, и подражая ему во всем — ни на что подобное способен не был. В те времена на втором этаже дома, принадлежавшего городским властям и стоявшего примерно на середине Алексеевской улицы, мальчики то и дело устраивали в гостиной Радзановых дуэли. Оружием становилось, разумеется, фортепиано. Они бились вовсе не до первой крови — нет, до тех пор, пока кто-то сфальшивит, а чтобы усложнить задачу и придать схватке ожесточенности, иногда смазывали клавиши хозяйственным мылом. Надо ли уточнять, что победителем в этих головокружительных состязаниях неизменно выходил мой отец?

На других фотографиях они стоят с ракетками под мышкой на перроне вокзала в Веве. Мальчики только-только сошли с поезда — их пригласили провести каникулы в Швейцарии, у отца Анастасии, того самого рисовальщика гербов.