Горожане

Шла передача для полярников. «А теперь, — бесстрастно объявил диктор, — вызываем старшего научного сотрудника станции «Северный Полюс-22» Николаева. С вами, уважаемый Павел Григорьевич, будет говорить ваша внучка Оленька».

Послышался шум переставляемого микрофона, покашливание, чей-то громкий шепот, потом медленно и звонко зазвучал детский голос: «Дедушка, я уже выросла и стала совсем большой, ты меня даже не узнаешь. Приезжай поскорее, ты будешь читать сказки, а я буду их слушать».

Мне вдруг стало грустно. Вот так всегда мы чего-то ждем — скорее бы зима наступила, дедушка приехал, дети выросли… И как хочется верить, что все будет хорошо, когда человек вернется после долгой разлуки! А, впрочем, почему бы и нет? Или я завидую уже таким элементарным вещам, как спокойствие и лад в доме?.. До смерти захотелось увидеть сына. В понедельник утром Люся отвезла его к няньке. Два дня всего прошло, а я почувствовал, как соскучился по нему. Дольше всего во мне сохранялось чисто телесное ощущение Андрюшки — запах его волос, ни с чем не сравнимое ощущение, когда я гладил его худенькое тело, где прощупывалась каждая косточка.

Набрал номер и подождал несколько минут: няня не сразу поднимала трубку, считала, что телефон может ее ждать бесконечно долго.

— Ну, Ангелина Антоновна, какие будут указания?

— Указания ты отдаешь, — серьезно возразила старуха. — Гляжу, доуказывался — всю рыбу в Алгуни отравили.

Меня почему-то задело ее замечание — сговорились они, что ли?

— Так уж, няня, и всю. Посмотри, сколько ее на балконах вялится. И, между прочим, даже кета. А ведь ее ловить запрещено!

— Раньше, пока яды всякие в реку не бросали, и ловить можно было и рыбы всем хватало. С кетой в будние дни и обедать и завтракать садились. А теперь что? Захотела я твоему ушицы сварить, пошла в магазин, а там эта, как ее, с а б л я. Только и считается, что рыба, а в ней и нет-то ничего — кости да чешуя. А когда в океане рыбу переловят, говорят, водоросли будем есть да ракушки разные.

— Океан большой, на наш век хватит рыбы, — успокоил я няню.

— На мой, может, и хватит…

Я понял, что пора сменить тему, и спросил, как Андрюшка.

— Жив он, твой, жив! Что, опять будешь разговаривать?

Она не одобряла наших телефонных бесед, считала их баловством.

— Папа, — услышал я возбужденный голос Андрюшки, — кошка меня оцарапала, но мне совсем не было больно. А няня помазала меня зеленкой.

— Андрей, ты больше не трогай кошку.

— Мне не было больно, — повторил он убежденно, — и я совсем не плакал.

Хорошо бы завтра взять сына, посидеть с ним дома. Я договорился с нянькой, что приеду за Андрюшкой.

После разговора на душе у меня остался какой-то неприятный осадок. Напрасно принялся спорить со старушкой. Няня была права, но что значил этот несчастный косяк рыбы по сравнению с тотальным наступлением на природу, которое идет на земном шаре! На дне океанов истекают смертоносным газом контейнеры с радиоактивными отходами; гигантские пятна нефти расползаются по воде из-под обломков попавших в аварию танкеров; сернистый ядовитый дождь сыплется с неба над промышленными центрами Западной Европы. Но самое страшное зрелище, которое довелось видеть и мне, — это мертвые реки, медленно текущий поток гниющей воды. Природа предъявляет человеку счет за легкомыслие, умение жить только сегодняшним днем. А чем в будущем обернется наша «борьба» с лесами и реками — подумать страшно… Но что делать, как восстановить нарушенный баланс? Я, например, не берусь ответить на этот вопрос. А есть мудрецы, которым все ясно. Много развелось сейчас защитников природы, которые суетятся вокруг любого свежего пня, причитают у каждой заводской трубы. Милые мои, да ведь обратного хода прогресс не имеет, и нам никак уже не вернуться в заповедное царство сохи и колодезной воды! Разве у меня сердце не болит, что наш комбинат сбрасывает в Алгунь стоки, которые по чистоте уступают дистиллированной воде? Болит, и, может быть, посильнее, чем у других, потому что я знаю: нужны деньги, и весьма немалые, чтобы добиться идеальной очистки…

От невеселых этих мыслей лучше я себя не почувствовал. Выдернул из розетки телефонный штепсель, решил немного подремать. Но голова была словно свинцом налита, сон не шел. Прежде мне казалось: дело только в том, что устал за год и достаточно побывать в отпуске, чтобы все вошло в норму. Но теперь на меня навалилась какая-то дикая тоска. Я чувствовал себя волом, который пашет и пашет и впереди у него никакого просвета.

Я лежал и думал: ради чего все-таки я живу? Ради работы? Пожалуй. Но разве может работа быть смыслом жизни, ее целью? Разве нет чего-то ущербного в человеке, который посвящает себя ей полностью, без остатка? Ну, а чему тогда еще? Семье? Она, в сущности, распалась. Правда, есть еще Андрей, Андрюшка. Приходишь домой и встречаешься с собственным детством… И еще — Ирина. Когда я вспоминал, как она разговаривала с дочерью, а та смотрела на нее блестящими карими глазками и повторяла: «Да, мама. Хорошо, мама», — я думал: «Вот человек, с кем я мог быть счастлив».