Горожане

— Не имею права, — развел он руками. — Впрочем, если не быть формалистами, можно и начать.

Вадим поднял руку.

— У меня вопрос по существу. На заседании присутствуют два человека, которые не являются членами парткома. К тому же оба товарища — беспартийные.

Личный Дом насмешливо и с вызовом посмотрел на Вадима, Тамара смутилась, быстро приподнялась со стула и устремилась к двери. Колобаев жестом остановил ее.

— Я не вижу никакого нарушения партийной этики.

На Тамару жалко было смотреть; не хотела приходить, так надо же, получилось, будто она набивается присутствовать здесь. Конечно, Черепанову очень невыгодно, чтобы Авдеев и Печенкина слышали весь разговор. У него своя версия событий на станции, а тут нежелательные свидетели. Вот и пытается запугать их, сбить с толку. Да, чувствуется, настроен Вадим по-боевому!

— Начнем, товарищи, — сдержанно сказал Колобаев. — Первое слово Плешакову.

«А ведь Плешаков тоже не член парткома, — отметил я про себя, — почему по его поводу не протестовал Вадим? Впрочем, что гадать, очень даже хорошо понятно. Будет говорить сейчас с чужого голоса».

— Я нисколько не снимаю с себя вину за то, что произошло в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое октября. Как руководитель станции и как коммунист, готов нести полную меру ответственности…

Ого, для первого хода совсем даже неплохо. Опытные у Плешакова консультанты. Я обратил внимание, как умело обошел он некую двусмысленность своей роли — не стал делать акцента на том, что является «исполняющим обязанности», и не стал самозванно именовать себя начальником станции, а нашел компромиссный вариант — руководитель. Неплохо, неплохо…

Плешаков по обыкновению всматривался в лица сидящих за столом, словно искал сочувствия и понимания.

— Больше того, — продолжал он, — положение, сложившееся на станции, никак не могу признать нормальным, и в этом тоже признаю немалую долю своей вины.

Мысленно я аплодировал режиссерской работе Черепанова: Плешаков призадумался и после хорошо рассчитанной паузы сказал, но уже в другом регистре:

— Могу ошибиться, и если так, то заранее прошу у товарищей извинения, но мне почему-то кажется, что это печальное происшествие во многом отражает положение дел на комбинате в целом. Внешнее благополучие никак не может скрыть того, что в каждом цехе, на любом участке может внезапно произойти катастрофа, по своим последствиям способная далеко затмить происшествие, которое мы сегодня обсуждаем.

У меня пробежал холодок по спине. Высокий уровень демагогии всегда тем и опасен, что замешан на истине; правда и ложь переплетены так искусно, что чудовищная эта манипуляция срабатывает безошибочно, ставит в тупик даже многоопытных в подобных делах людей. Комбинат в последнее время действительно штормило, но разве когда-нибудь здесь было все гладко?.. И зачем театральным жестом рвать на груди рубаху и походя бросать комок грязи в меня? Известны в конце концов законы больших чисел, по которым случаются непредвиденные несчастья, фатальные стечения обстоятельств. Так и наш комбинат — индустриальная махина, промышленный колосс, разросшийся во все стороны, он и впрямь становится порой неуправляемым!

С Личным Домом Плешаков разделался двумя снайперскими выстрелами: недисциплинирован, технически малограмотен. Но о Печенкиной, что меня насторожило, высказался очень неопределенно. Из его рассказа нельзя было понять, виновата она или нет, при желании все легко было истолковать по-разному. Наверное, они (мысленно я только так и воспринимал теперь Плешакова и Черепанова — «они») не потеряли надежды взять Тамару в союзницы. А что, вполне может быть! Хотя зачем тогда Вадим предлагал удалить ее из кабинета?

Обвинения в мой адрес показались мне самым неинтересным местом в сценарии, который подготовил Вадим. Слишком уж очевидно все было, как банальная развязка в шахматной партии, разыгранной по учебнику. Но сами по себе они, эти обвинения, впечатляли, потому что возникали как крещендо, логическим выводом из фактов. На многих это произвело впечатление, я сужу хотя бы по тому, как наклоняли головы, смущенно отводили глаза, чтобы не встретиться со мной взглядом.

Говорил Плешаков не дольше десяти минут, а сразу задал тон, настроение, и себе глухую защиту обеспечил, и в нападение перешел весьма агрессивно. Браво, просто браво! Когда он садился на место, Володя незаметно пододвинул мне записку. Я развернул, в ней было одно только слово: «Расслабься!» Неужели со стороны заметно мое оцепенение, моя напряженность? Если так, то дело совсем худо: вся драка еще впереди, а я уже теряю очки, проигрываю на исходных позициях. Нет, утешил я себя, это от Ермолаева трудно что-либо скрыть, а другие вряд ли заметили мое состояние.