Горожане

— Ну что ж, — Колобаев повеселел. — Это совсем другой разговор. Спасибо вам. — Он пожал Вадиму руку, тот сделал церемонно-скромное лицо — ничего, мол, особенного я не сделал, всего-навсего честно исполняю свой долг. Тихомиров, бедняжка, покрылся красными пятнами, на него жалко было смотреть. И так у Тихомирова не в первый раз: любой пустяк способен сбить его с толку. Недавно Тихомирова принимали в партию; у других шло без сучка без задоринки, а именно его, как назло, спросили: почему не вступал раньше? Как отвечать на этот вопрос тридцатипятилетнему человеку? Не считал себя достойным… Но говорить эти слова нужно твердым голосом, спокойно глядя в лицо тому, кто спрашивает. А Тихомиров произнес что-то смущенное и невнятное, и когда кто-то поинтересовался, что же изменилось в нем теперь, то он, начальник одного из крупнейших на комбинате цехов, окончательно стушевался. Пришлось срочно прийти на помощь, сказать похвальное слово о его человеческих и деловых качествах… Да, хуже нет, когда человек не умеет за себя постоять. И я тоже хорош — стою сейчас в сторонке и спокойно наблюдаю: одному — вершки, другому — корешки. Ну, извините!

— Если ремонт пройдет удачно, главная заслуга в этом принадлежит Тихомирову. Он очень хорошо поработал. Конечно, все потрудились на совесть, но начальник цеха особенно.

Я слушал свою речь как бы со стороны, и мне стало стыдно: какие-то деревянные слова. Потому и воспринимают их с вежливым безразличием — получается, будто я неумело, только от доброты душевной защищаю Тихомирова. Эх, надо учиться говорить хлестко и эффектно! Хоть просись к Вадиму на выучку!

— Да, да, молодцы, но лучше будем хвалиться, когда ремонт закончим. — Фомич развел руками и направился к выходу. А я шел и думал: «Ну, Черепанов, ну, выскочка, надо припомнить тебе эти трюки! И то, что рабочих на картошку сдуру послал из цеха, — тоже!»

Фомич остановился, подошел ко мне, взял за локоть и сказал громко:

— Дайте нам с директором посекретничать.

Все понемногу разошлись.

— Может, заглянем в кабинет начальника? — предложил я. — Там удобнее.

— Ничего, дело минутное. Хочу спросить: есть какие-нибудь новости?

Я не стал уточнять, о чем идет речь, и без того понял — о рыбе.

— Пока еще не все ясно. А давать неточную информацию…

— Меня интересует информация точная, — резко оборвал Колобаев. — И оперативная. Мне уже звонили из Дальневосточного. Ровно через неделю я должен доложить по существу вопроса. Так что разбирайтесь поскорее.

Фомич небрежно кивнул мне и направился к выходу.

Интересное получается дело. Значит, Черепанов привел угрозы в действие и до обкома дошли слухи. Иначе кто бы поторопился обрадовать областной центр такими приятными новостями? Колобаеву говорить об этом нет никакого интереса — все равно что самому на себя заявлять в милицию. Лапландер, насколько я его знаю, не такой, чтобы устраивать трезвон на всех перекрестках. Я понимал, разумеется, что позвонить в обком партии и сообщить о происшествии мог колхозник из рыболовецкой артели, работник комбината, да и любой житель Таежного, но скорее всего информация идет именно от Черепанова. Что ж, когда-нибудь мы должны были встретиться на узкой дорожке. Давно ожидал я этого, только не думал, что Вадим выберет именно этот повод.

Первое серьезное столкновение случилось у нас года полтора назад. Я уже смирился с бездельем Вадима, страстью к представительству… со многим смирился и думал, что отношения между собой мы выяснили. Но Вадим смотрел на это иначе. Он считал, что ему чего-то недодали, требовал большего. И вот однажды Черепанов заглянул ко мне со списками — годовая премия. Я просмотрел их и против двух первых строчек, где стояли его и моя фамилии, поставил вопросительный знак.

— Не нам бы этим заниматься. Министерство — другое дело. А то получается: сами сеем, сами жнем…

— Да брось ты! — возмутился Вадим. — Перед кем это мы стесняемся и кого нам бояться?

— Народа.

Слово это вырвалось у меня неожиданно, но, к удивлению моему, оно не прозвучало претенциозно. И я повторил еще раз:

— Народ. Знаешь, есть такое понятие?

Черепанов ничего тогда не ответил, молча унес списки, но взгляд его был красноречивее любых слов.

Вот тогда впервые я понял, что мира не будет. Мы с Вадимом слишком разные, и взаимная неприязнь заложена в нас, кажется, изначально. И все-таки можно было не доводить дело до вражды. Несколько раз после этого инцидента главный инженер очень выразительно намекал: разделим сферы влияния, не станем мешать друг другу — и все будет о’кэй!

А что? Комбинат огромный, дел много, за всем не уследишь, и нужно только  з а к р ы т ь  г л а з а, не видеть того, что видеть полагается, вот и все. Сколько раз Вадим подсказывал мне — с недомолвками и вполне открыто: не мешай жить спокойно, и тебе будет хорошо. Ну, а не согласен, тогда расплачивайся, любезный, за свою несговорчивость, за неуступчивость… Вот теперь Вадим и выбрал момент для расплаты. Что ж, надо готовиться к бою, другого выхода нет.