Горсть света. Роман-хроника. Части 3 и 4

Люди кое-как привстали, подняли в небо винтовочки, беспорядочно тюкнули раз, два... И повеселели! Проводили воздушных фашистов недобрыми словами, взяли винтовки «наплечо!» и зашагали (уже не поползли!), слегка посмеиваясь, как будто приободренные. Поглядывали назад, на обоих офицеров, спокойно куривших под финскими пулями и осколками.

Бравада? Нет, не бравада! Приходилось учить людей, еще подчас вовсе не обстрелянных, военному хладнокровию, учить их «воевать с головой», помогать им преодолевать животный страх смерти, порой более опасный, чем сами пули, который парализует волю к сопротивлению, заставляет забыть, что в руках у тебя — винтовка.

Нужна бывает, разумеется, и осторожность, особенно близ потаенного НП, где блюсти скрытность подходов и дисциплину движения — закон войны! Здесь «педагогика бравадой» неуместна — открывать врагу такой НП нельзя! Уж очень выгодно он тут сокрыт! Все просматривается!

Увы! Глазастые финны тоже кое-что здесь рассмотрели.

Как только ПНШ-2 закончил ранние наблюдения и вышел из замаскированной траншейки на воздух, дорогу преградил минометный разрыв. Инстинкт сработал: Рональд успел резко кинуться в сторону, но тут-то и открылся снайперу!

...Все его тело болезненно отозвалось на резкий хлопок, острый пороховой дух и тяжкий удар повыше коленной чашечки. Левая нога подкосилась. Падая, он успел подумать, что ногу оторвало напрочь.

Сколько продлилась нирвана, он не знал, но когда снова обрел способность понимать и видеть, сообразил, что ранен разрывной пулей в ногу. Ему уже разрезали брюки выше сапога и колена, сделали тугую повязку. Спросили, способен ли он, опираясь на плечи двоих человек, переступать одной ногой или надо ждать волокуши? Он согласился переступать, втайне пожалел, что заботливый ординарец сам лежит в полковой санчасти с легким ранением ног.

Путь траншеями был мучителен и долог, нарастала слабость от потери крови, тело становилось непослушным, тяжелым, он выскальзывал из рук, сознание уходило, путалось, сказывалась, верно, и недавняя контузия. Иванов тоже помогал вести его, но в неудобном, узком ходе сообщения сам угодил под финскую пулю. Рана оказалась серьезной. Повели теперь уже двоих.

Добрались до ручья под звучным названием Серебряный. Он служил разгранлинией между третьим батальоном Первого полка и батальоном морской пехоты с «Марата». Кто-то вспомнил, что у моряков есть свой санитарный пункт, всего шагах в двухстах. Но... по открытому сухому болоту, на виду финских снайперов.

Иванов терял силы, идти дальше не мог. Подоспели санитары в белых халатах с красным крестом и одной парой носилок. Может, из уважения к красному кресту финики не откроют огонь? Да и выхода не было: оба раненых погибнут без скорой госпитализации!

...На открытом болоте к Рональду вернулось ясное сознание.

Белые халаты — не спасение, а мишень! Он велит носильщикам ступить в русло ручья, себя вести берегом. Русло — каменистое, сейчас под осень, полусухое, кругом — валуны, болотные кочки, сухая трава. Ясно видно финские позиции. До них — шестьсот метров, а до опушки спасительной, где скрыты санитары моряков, — не более ста. Оттуда нас, конечно, видят... Но видят и не только оттуда!

Трое финских солдат покинули траншею и тащат миномет на открытую площадку. Один из них несет и ящик мин, прижимает к животу...

Носильщики почти бегут. Ведущие Рональда тоже, и сам он торопится переставлять здоровую ногу. Впереди — большая меховая кочка, густо поросшая клюквой... Финские минометчики — уже на месте и пустили первый снаряд. Перелет — 50 шагов, направление верно! Солдаты опускают Рональда лицом вниз на кочку, сами вытягиваются рядом. Тут же и носилки с комбатом.

Вторая мина! Недолет — 25 шагов...

Рональду страшно хочется пить. Ягоды — спелые, не очень кислые, прохладные. Он дважды успевает набрать их прямо с куста, полный рот. Сок бежит по лицу. Выныривает из глубин блоковская строчка: «Истекаю клюквенным соком...»

Третья мина шелестит... отчетливый внутренний голос произносит: «Капец».

Взрыв поднимает в воздух чуть не всю моховую кочку. Ощущение космического полета в бездну... Полунирвана. Сквозь нее — тупая боль в скуле, кажется, что она — пухнет, наливается горячим соком... И еще в руке — болячка острая, как от сильного укола иглой... Слух ушел, кажется, совсем, будто перепонки лопнули... Потом ушли и все прочие ощущения бытия. Стало пусто, темно, безмолвно.

...Слух вернулся, как будто, первым. Шелест хвои и чья-то речь. Слова:

— А другого — насмерть. Остался под огнем. Этого принесли еле-еле.

Потом — жадно пил. Позднее — колыхание носилок, запахи аптеки, лица полкового врача и сестры. Где-то видел ее. Та самая, что в Песочном... Она сейчас гораздо ласковее, сердечнее, чем тогда. В руке — шприц, очень большой. Противостолбнячная жидкость. Укол в низ живота. Сильная боль в ноге, в щеке, в левой руке. Еще укол. Боли утихают, но сказать им, этим спасительным людям, слово благодарности невозможно: щека, челюсть — все чужое, рот не раскрывается, стиснут повязкой... Опять муть и нирвана.