Горстка людей

Екатерина плакала не переставая с самого приезда в Байгору, вот уже несколько часов. В поезде ее рвало, и она грозила, что ей опять будет плохо, если ее заставят присутствовать на семейном обеде Белгородских. Миши не было — ему не удалось вырваться с фронта. Надеялись, что он приедет завтра-послезавтра, но, ничего не зная наверняка, решили хоронить без него.

Горе Екатерины пересилило сдержанность Марии, и она, прежде такая внешне невозмутимая, теперь лила слезы вместе с невесткой. Они сидели, обнявшись, на диване в большой гостиной, а дворецкий, заглядывая, спрашивал, «не прикажут ли отменить обед». «Нет, ни в коем случае», — устало отвечал Адичка.

Последние сутки дались ему тяжело. Крестьяне роптали, не желая, чтобы Игоря хоронили в усыпальнице. Адичка пытался договориться с ними, увещевал. Но все напрасно. Эти люди помнили кровавую расправу 1905 года и не забыли, что Игорь присутствовал при казни. Их решимость в конце концов поколебала Адичку, и он поделился своей тревогой с сестрой Ольгой, как только та сошла с поезда. «Что ты думаешь делать? — спросила молодая женщина. — Отправить гроб назад в Александро-Невскую лавру?.. Отложить похороны, пока все не уляжется?» Ольга едва не вспылила: «Нельзя поддаваться на угрозы каких-то смутьянов! Нельзя давать им потачку, это позор!» Она была настроена так решительно, что Адичка сдался. Однако напоследок сказал: «Тебе хорошо говорить, ты у нас, конечно, самая смелая. Но ты и вся родня — вы скоро уедете. А мы с Натали останемся, и расхлебывать все это придется нам». Эта фраза теперь не давала ему покоя. В нем шевельнулось предчувствие — но, может быть, виновата в этом была физическая усталость? — что его конфликт с крестьянами будет на руку всяким агитаторам и что это грозит опасностью для него и его близких. В то же время он корил себя за недостаток мужества и в душе одобрял Ольгину твердость. Гроб уже принесли в церковь, и состоялась первая, короткая, панихида; пока все обошлось, если не считать некоторой сутолоки в дверях.

Плач сидевших на диване женщин отвлек его от тревожных мыслей.

— Мама! Катя! Возьмите же себя в руки! — воскликнул он, изо всех сил стараясь сохранить тон главы семьи.

Ксения меж тем ходила кругами по гостиной, ломая руки, и все повторяла: «Как это ужасно! Бедный, бедный Игорь!» Адичка посмотрел на нее строгим взглядом, и она так и застыла с открытым ртом, точно статуя. Даже ее дыхания не было слышно.

Наталия сидела за белым роялем и тихонько наигрывала первые такты ноктюрна Шопена; лицо ее было бесстрастно, казалось, горе семьи не имело к ней отношения. Возле ног Наталии, спрятавшись под роялем, ее сестра Татьяна и Ольгина дочка Дафна играли с Канном, Ниццей и Ментоной, шустрыми, невоспитанными, но ласковыми щенками. Одной девочке было двенадцать лет, другой восемь, из всех детей только их взяли на похороны. Время от времени колокольчиком рассыпался Татьянин смех. От этих-то звуков Мария чуть-чуть приободрилась. Она вытерла слезы, свои и Екатеринины, и встала; ее прекрасное лицо снова было спокойно.

— Идем обедать, Катя.

Но Екатерина расплакалась еще горше. Лицо ее, шея и плечи пошли красными пятнами. Ольга решительно шагнула к невестке:

— Довольно, возьми себя в руки. Как ты завтра выдержишь похороны, если уже довела себя до такого состояния?

Она взяла было ее под руку, но Екатерина вырвалась с неожиданной силой.

Адичка подошел к Наталии, которая по-прежнему сидела склоненная над клавишами, с закрытыми глазами, вся растворившись в музыке Шопена.

— Прошу тебя, — сказал он, — отведи ее в спальню, кажется, с ней сейчас случится истерика. Сделай ей холодный компресс, уложи в постель и приходи обедать.

Наталия недовольно обернулась к нему:

— Это же Ольга у нас сестра милосердия, а не я…

Его лицо было усталое, осунувшееся от недосыпания и тревог. Глаза умоляли. Наталия впервые видела мужа таким, и еще она заметила у него седину — тоже впервые.

— Я все сделаю. Начинайте обедать без меня.

Ольга тем временем стояла у дивана и раздраженно увещевала Екатерину, взывая к хладнокровию и выдержке, фамильным качествам Белгородских. «Оставь ее. Ты что, не видишь, что только сильней ее нервируешь?» — прошептала Наталия. «А тебя кто спрашивает?» — отозвалась Ольга.

Но Наталия была уже рядом с Екатериной. Она обняла ее, стала гладить по голове, зашептала ей на ухо слова утешения. Это было что-то новое, удивившее всех: оказалось, что Наталия, подчас такая резкая, умеет быть и нежной.

— Иногда твоя жена меня просто поражает, — бросила Ольга брату.

Склонившись над тазом, Екатерина прикладывала к лицу мокрое полотенце. От холодной воды красные пятна зардели еще ярче, но ей немного полегчало. За дверью, в спальне, Наталия уже постелила постель, взбила подушки. Она ждала, сдерживая нетерпение, когда Екатерина соизволит наконец прийти и лечь. Екатерина поймала ее взгляд в зеркале, висевшем над умывальным столиком.

— Я беременна, — выпалила она. И, повернувшись к невестке лицом, продолжала: — Уже четыре месяца. Я пыталась избавиться, но ничего не получилось. Я не хочу второго ребенка.