Горстка людей

Удивленные возгласы встретили ее появление. Братья смотрели на девушку с безжалостно остриженными волосами, не понимая — то ли это шутка, новая игра, то ли что-то стряслось. Наталия кружилась на месте и встряхивала головой, притворяясь, что ей все нипочем, хотя на самом деле это было далеко не так.

— Зачем вы это сделали, Натали? — дивился Миша. — С длинными волосами вы были такая хорошенькая!

Испугавшись, что и Адичка вслед за братом станет упрекать ее, Наталия поспешно отпарировала:

— Если хорошенькая женщина не боится изуродовать себя, значит, она красива!

На ее счастье, к ним уже семенила, выставив вперед свой круглый живот, Ксения. «Миша, Миша, Миша!» — звала она. Миша раскинул руки, обнял ее и приподнял.

— Женушка моя, тяжеленькая моя, сладкая моя женушка!

Ксения все еще держала в руке прядь волос. Он взял у нее эту прядь и восхищенно присвистнул. Потом спрятал ее во внутренний карман куртки.

— Я положу ее в мой медальон. — Испугавшись, что брату это не понравится, он добавил: — Это будет мой талисман, когда я вернусь на фронт. Ты только не ревнуй!

— Я вовсе не ревную. Я сделаю то же самое. Вы не против, Натали? Вы согласны оберегать нас?

У девушки пропало желание рисоваться и бравировать. Она смотрела на братьев, ожидавших ее ответа. Как они были похожи в эту минуту! Только Миша блондин, а Адичка брюнет. Но одни и те же голубые, красивого разреза глаза, одна и та же выправка. Наталия улыбнулась им в ответ:

— Я готова оберегать вас из медальона.

Только что отобедали. Служанки под присмотром дворецкого заканчивали убирать со стола. Они то и дело заливались смехом, от любого пустяка и просто так, возбужденные наступающими сумерками, ароматом цветов и предстоящей женитьбой барина. Люди Адички любили его и желали ему счастья. Но они привыкли служить холостяку с самыми непритязательными вкусами, которому легко было угодить, к тому же он часто и подолгу отсутствовал. Как-то поведет себя новая барыня? Ее молодость и короткая стрижка многих озадачили. Люди не знали, чего от нее ждать, — то ли дело Ольга, которая до этих пор была за хозяйку дома.

Большие застекленные двери серо-желтой гостиной были распахнуты настежь. Родные жениха и невесты и их гости расположились кто в доме, кто на террасе.

Две гувернантки — француженка и англичанка — сзывали детей, чтобы отправить их в постель. Самые маленькие уже засыпали, а те, что постарше, играли в войну; верховодила старшая дочка Ольги и Леонида, Даша, которую на французский манер все звали Дафной. Благодаря своему возрасту — семь лет — она пользовалась непререкаемым авторитетом, распределяла роли, выбирала себе адъютантов, исключала из игры всякого, кто мешкал исполнить ее приказ. Даже сестренки Наталии, хоть и были постарше, не смели ее ослушаться. Они лежали на траве, старательно изображая «немецкие и японские войска, наголову разбитые великой Россией».

— Пленных убивать! Никого не оставлять в живых! — командовала Дафна.

Дети стреляли из воображаемых винтовок.

— Саблями убивать, саблями!

Все повалились в кучу-малу.

Игорь Белгородский наблюдал за игрой с интересом, но не без горечи. Он думал о своих убитых на фронте друзьях, об отце, погибшем в самом начале войны с Японией. На коленях Игорь держал своего единственного ребенка, двухлетнего сынишку, которого он обожал. Малыш, радуясь, что отец с ним, терся щечками о шершавое сукно военного мундира, играл с блестящими пуговицами и тихонько что-то лепетал. Порой, осмелев, он дергал отца за ухо или за усы.

Игорь позволял ему все, он был счастлив. Потом, когда мальчик уснет, у него еще будет время подумать о своих заботах и невзгодах.

Тогда снова подступят мысли о войне, оторвавшей его от семьи, от ненаглядного сына. И об углублявшейся день ото дня трещине в отношениях с женой.

Екатерине никогда не нравилось в деревне. Почему-то именно ее кусали комары и осы, она одна обгорала на солнце. Она жаловалась на жару, боялась сквозняков и сырости, поднимавшейся ночами от пруда. На самом же деле Екатерина просто терпеть не могла Байгору; ей хорошо было только дома в Петрограде и в подмосковном имении ее родителей. В Байгоре она становилась нервной, вспыльчивой, а страдал от этого Игорь.

— Не мучай себя, сынок.

Перед ним стояла Мария, его мать, спокойная и ласковая, как всегда. С тех пор как Мария овдовела, она носила скромный, не бросающийся в глаза траур. Так она хранила память о муже. Но никогда не жаловалась и не роптала на судьбу. Всю свою любовь она отдавала трем сыновьям и дочери, понимая, что ее дети давно стали взрослыми и уважая в каждом личность. Если она и боялась за них, то никогда им об этом не говорила.