Гортензия в маленьком черном платье

Они проводили целые часы в этих грязных комнатках. Нужно было время от времени менять отель, он не хотел, чтобы Росита что-то узнала. «Она тогда умрет, – говорил он, – она умрет от стыда. Она сгорит от горя». – «А я что? – спрашивала она. – Что же я?» – «Ты – королева моих ночей». И он дарил ей французские духи. И еще подарил платье королеве своих ночей. Длинное голубое платье, расшитое жемчугом. Она надевала его, танцевала на желтом линолеуме, падала без сил на кровать, молитвенно складывала руки, закрывала глаза. Тогда он вставал перед ней на колени, целовал ей ноги и надевал на нее туфельки феи. «Королева и фея. Mi reina, mi hada[46]. Безумие мое, мой сумасшедший огонек, желанная моя, мое наваждение, я орошу тебя духами, покрою поцелуями». И он капля за каплей орошал ее платье духами «Ивуар» Пьера Бальмена. «Это будут наши духи, ты будешь пользоваться ими до самой смерти, это твоя крестильная живая вода. Обещаешь это, моя волшебница? Обещаешь?» Она слушала его слова, она слушала его пальцы, пробегающие по ее коже, она выслеживала, как щурятся его глаза, как дрожит губа, как напрягается затылок, когда он на пике наслаждения. Это был их общий язык, но когда их тела взрывались в общем порыве, они кричали по-английски и по-испански и рычали, как живые мертвецы.

Она была готова на все ради этого человека.

Это было очень давно.

Ей было восемнадцать, она была совсем юная.

Она не хотела возвращаться в Нью-Йорк.

Родители, судя по всему, забыли о ней. Время от времени они звонили тете и дяде. Потом они рассеянно бросали ей несколько слов и вешали трубку.

«Я хочу жить здесь всю жизнь», – пела она.

Время шло и шло.

Она жила вокруг да около Улисса.

В лицей она больше не ходила. И в институт не подала документы. Никто об этом не позаботился.

Она считала, что жизнь может быть простой, долгой и прекрасной, достаточно очень сильно этого хотеть и лететь за зовом мужских губ.

Она смотрела на Калипсо Муньес в телевизоре. «Hola, muchacha!» Muchacha лежала в своей прозрачной колыбели в больнице Джексон Мемориал, в Майами.

Она сказала адрес водителю такси, одна влезла на заднее сиденье, одна придерживала большой живот, одна пыталась наладить дыхание, собраться с силами, раз-два-три, одна считала промежутки между схватками, как раньше видела это в фильмах, но это не кино, muchacha, это совсем не кино, у тебя будет ребенок, а тебе едва исполнилось двадцать. И твои родители с Парк-авеню, такие накрахмаленные, аккуратно причесанные, наманикюренные, будут просто счастливы получить ребенка от Фиделя Кастро! Ты представляешь, какие у них будут лица, когда ты им это скажешь! Папа и его шикарный клуб, его деловые обеды на Уолл-стрит, его гала-ужины в честь Рональда Рейгана, мама и ее подружки, oh Nancy, my dear, you’re divine! И все эти благотворительные вечеринки, charities по сто пятьдесят долларов столик, гала-концерты «Нью-Йорк Сити балета», балы в Метрополитен-музее, ах, ах! Платья «Шанель» и «Ив Сен Лоран», послы и дипломаты и секретари министерства обороны, которые приходят ужинать в дом, улыбаются во все свои белые зубы. Их единственная дочь поддалась «зову плоти» и стала добычей авантюриста! Ты представляешь, muchacha? И она корчилась. Потому что подошло время новой схватки. Она едва успела расплатиться с таксистом, дотащиться до приемного покоя. «Пожалуйста, пожалуйста, я уже вот-вот рожу…»

Ее внутренности были словно разодраны. «Никогда больше, – говорила она себе, – никогда больше!» Оскар на следующий день после родов пришел к ней с букетом из двенадцати алых роз. Она смеялась: вот пентюх! Рукава рубашки были ему длинны, лицо все в рытвинах от прыщей, жалкий тип. Он взял ребенка на руки, и ребенок заплакал. Отличное начало!

Она пожаловалась, что устала, тогда он ушел, но обещал вернуться.

Оскару она обещала, что выйдет за него замуж. И он помадил волосы, напевая сквозь зубы: «Я женюсь на янки!»

А он был просто подставным лицом. Его обдурили. Он будет играть роль официального отца ребенка.

Но этого она ему, конечно, не сказала!

Она ждала Улисса. Мечтала о горячих руках Улисса, о голосе Улисса, его запахе, его силе, его губах, его руках, гладящих ее по волосам…

Улисс не пришел. На следующее утро она встала. Посмотрела на пальмы за окном, качающиеся от ветра, на их мохнатые стволы, на трепещущие ветви и пучки листьев. Обернулась к девочке в прозрачной колыбельке. Красивая малышка, темненькая, глаза черные, блестящие. И длинные пальчики, которыми она перебирала, как муха лапками. Глаза у нее были широко открыты. У обычных детей обычно глаза закрыты. Какая-то она необычная. Она смотрела на нее, покачивая светлыми волосами над колыбелькой.

– Hola, muchacha! – прошептала она, протягивая девочке палец.

Малышка схватила палец и сжала его, искривив свой крохотный ротик и изображая нечто, что у детей двух дней от роду означает улыбку, хотя и больше похоже на гримасу.