Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских

У меня не было обыкновения, когда я ночевал вне пределов русских набегов, выставлять около своей квартиры караул. Несколько сот раз я задерживался в гостях у абазов и никогда не подвергался ни малейшей опасности. При мне было восемь солдат и шесть муртазиков, из которых двое по очереди присматривали за лошадьми, а другие в кунацкой сакле спали возле меня. Из описания абазского жилища, которые все строились одинаково, читатель знает, что по обеим сторонам камина находятся импровизированные постели, на которые кладут камышовые циновки и уже сверх них – постельные принадлежности. Дымовая труба всегда широка и низка, так что ловкий человек без труда может в нее влезть. Тягости прошедшего дня обеспечили нам крепкий сон, и никто не вставал, чтобы поддержать огонь в камине, который мало-помалу угасал. Вдруг громкий выстрел в одно мгновение поднял всех нас на ноги. Пуля влетела в комнату из трубы. В то время как часть моих людей раздувала угасший огонь, другие выскочили из дверей с заряженными пистолетами. Никого не было видно. Напрасно в сопровождении дворни они обыскивали вдоль и поперек двор и близлежащие кусты – никто не был найден. Между тем в комнате мы исследовали направление выстрела и нашли, что пуля проникла к доске моей постели. Я вспомнил, что таким же образом мой соотечественник Зверковский, который задолго до Восточной войны был послан князем Чарторыйским в Абазию, был убит во время сна выстрелом в живот. Я вспомнил, однако, и о другом случае. В ночь с 15-го на 16-е, когда мы шли из Суджука на Бакан, я ехал между Фарис-беем и одним старшиной по имени Гакар. Сзади нас ехали двое солдат, а сразу за ними шла толпа пеших. Внезапно из этой толпы раздался выстрел, пуля задела бурку старого Гакара, который ехал рядом со мной. Мы остановились и спросили, кто стрелял, но никто не признавался. Наконец мы решили, что ружье случайно разрядилось и что хозяин его боялся ответственности, а его товарищи не хотели его выдать, и не стали больше расследовать это происшествие. Я совсем забыл об этом случае, но сейчас он непроизвольно ворвался в мою память, и я пожалел, что тогда был так неосторожен. Мне было ясно, что со времени моего расхождения с Сефер-пашой я больше не был в безопасности.

Уже давно я решил положить предел влиянию Сефер-паши, столь же вредному для абазов, сколько и для нас, и ожидал только прибытия оружия. Но так как оно заставляло себя ждать и я не знал, не пройдет ли целая зима, пока я получу вооружение, то решил ускорить проведение моих давно задуманных планов. Моя собственная безопасность до известной степени сделала это необходимым. Прибыв на зимнюю квартиру на Абине, где, как мы можем вспомнить, основал свое жилище и Сефер-паша, я был встречен старым князем с такой преувеличенной сердечностью и с таким множеством знаков дружбы, что только еще больше укрепился в решении открыто выступить против него. 24 декабря я послал лейтенанта Арановского, переодетого абазом, в Антхыр, чтобы пригласить Алиби Хантоху и некоторых старшин на собрание. 28-го у нас было собрание со старшинами с рек Богондур, Антхыр, Хапль, Азипс и Иль и с прибрежных гор от Пшата до Чепсина. Были представлены 3800 дворов. Мы заключили карар, чтобы отныне во всяком внешнем и внутреннем вопросе держаться вместе и помогать друг другу против всех и каждого. Старшины дали обязательство организовать мехкеме на названных пяти реках, набрать муртазиков и привести народ к уплате податей; я же должен был устроить мою квартиру у них и перевести мой склад из Адерби в Чепсин.

Но самое важное было то, что должно было произойти с Сефер-пашой. Алиби Хантоху и большинство старшин, исполненные ненавистью и жаждой мести к Зан-оглы, не говорили ни о чем, кроме смерти. Но на это я все-таки не мог пойти – у меня было достаточно моральной уверенности в разнообразных преступлениях Сефера, но никаких доказательств. Да и глубокая старость князя защищала его от такого крайнего насилия, к тому же смерть Сефера могла бы, по всей вероятности, вызвать мщение его друзей в стране и, без сомнения, была бы воспринята как тяжелое оскорбление Оттоманской Портой, под покровительством которой Сефер-паша прибыл в Абазию и которую он еще до известной степени представлял.