Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских

Когда в начале Восточной войны Оттоманская Порта, введенная в обман Сефером Занок и некоторыми другими интриганами, не только не поддержала влияние наиба, но подорвала его и назначением Сефера пашой и губернатором разрушила начало внутренней организации, Шапсугия сейчас же отпала от Мохамед-Эмина. Убыхия, которая никогда не хотела подчиниться никакому порядку, стала почти во враждебные отношения к нему; только Абадзехия, несмотря на все турецкие интриги, осталась верна добровольно избранному им начальнику, хотя и там новое и еще слабое устройство было сильно скомпрометировано. Кто, однако, потерпел больше всего от турецкой интервенции – это христианские беглецы. Назначенный пашой черкес князь Сефер Занок подал плохой пример, взяв себе сейчас же дюжину рабов; все абазы охотно последовали его примеру. Колония в Абадзехии также распалась. Мохамед-Эмин, власть которого поколебалась, не был более в состоянии поддержать их; однако беглецы, хотя и рассеянные, там, где его влияние еще имеет значение, находятся все же в более благоприятных условиях, чем там, где возвратилось к прежнему беспорядку.

Участь военнопленных ни в чем не отличается от участи перебежчиков, они только более внимательно охраняются. Если в руки абаза попадает офицер, то это считается большим счастьем – за него вымогается возможно больший выкуп. Казаки, попадающие в плен к адыгам, часто тоже выкупаются своими семействами за высокую цену; напротив, военнопленный линейный солдат имеет мало надежды увидеть свой полк, потому что, как выше уже было замечено, он оценивается русскими при выкупе в 10 серебряных рублей, в то время как беглец стоил не меньше 50, а часто больше 100 рублей. Адыг поэтому предпочитает оставить такого пленного работать у себя или продать его в стране или туркам, где получит за него не менее 25–30 рублей. Вследствие этого пленные солдаты почти никогда не возвращаются назад, если они не происходят случайно из зажиточной семьи, которая могла бы внести выкуп. Если абаз знает, что его пленник имеет средства, чтобы освободиться, то положение этого последнего хуже, чем тех, на освобождение которых нет надежды. Пленного офицера или солдата (т. к. различия между чинами адыг не понимает) мучают самыми тяжелыми работами, голодом и ужасным содержанием, чтобы вынудить большую сумму и ускорить выкуп.

Больше всего достойны сожаления бедные женщины и дети черноморских казаков и поселенцев, которые похищаются адыгами. Здоровая женщина, которая может еще рожать детей, освобождается только за большой выкуп, и так как абазы знают, что русские женщины во многих домашних работах искуснее, а также работоспособнее, чем их собственные, то они не очень спешат с их продажей.

Я видел много таких бедных женщин у адыгов; некоторые находятся уже много лет в плену, имеют мужа и детей – конечно, также рабов, и впоследствии забывают даже свой родной язык.

Любопытнее всего показалась мне одна бедная женщина, которую я видел на реке Лабе в Абадзехии. Она была замужем за русским беглецом, настоящим московитом, глупым и грубым, оба были, конечно, рабами у одного абаза. Она была похищена два десятка лет тому назад, имела теперь восьмерых детей, которые, т. к. отец и мать разговаривают между собой по-русски, также знали немного этот язык. Она имела что-то в своей манере говорить, что позволяло заключить о ее знатном происхождении, знала несколько французских слов. Ей еще не было десяти лет, когда ее похитили. Она помнила, что ее мать умерла еще раньше, что она жила в прекрасном доме и видела своего отца в красивой форме с блестящими эполетами. Она помнит о нападении адыгов на их загородный дом в Черноморье, об ужасном сражении, о смерти отца и поджоге дома; она сама была взята на лошадь и увезена бешеным галопом одним молодым абазом, тем самым, который теперь является ее господином. С этого времени она живет в этом доме, вытерпела много нужды и позора; когда сделалась старше, ее выдали замуж за абазского раба, которого, однако, через шесть месяцев продали туркам; позднее выдали ее за русского, от которого она имеет восьмерых детей.

Я спросил ее, не желает ли она возвратиться в свою семью; я хотел сделать все возможное, чтобы помочь ей в этом отношении. «Нет, – ответила она, – мои родители умерли, родственников я не знаю, поэтому никто не хотел во мне принять участия и выкупить меня, хотя Цако (имя ее господина), особенно в первые годы, очень старался получить за меня выкуп. Я имею детей, которых мне не отдадут, муж мой дезертир, не может меня также сопровождать; я даже не умею молиться, что я буду делать в России?» Я спросил ее, чувствовала ли она себя иногда все-таки счастливой. Она указала на своего мужа, действительно отвратительного парня, и залилась потоком слез.