Горы слагаются из песчинок

Некоторые учителя отходили при этом к окну и с деланной рассеянностью смотрели на переулок, самый тихий и пустынный в городке, где звуки шагов на холодной, всегда сырой брусчатке замирают и глохнут в дремотной тишине тысячелетнего прошлого. Где смотреть вовсе не на что — машины деловито снуют по другим, более широким улицам и в этот район, а тем более в окрестности гимназии никогда не заезжают. Правда, внизу ютятся несколько преподавательских автомобилей — маленьких, скромных, неброского цвета.

Другие, менее находчивые, сосредоточенно изучали классный журнал или справочное пособие со знакомыми до скуки иллюстрациями или, великодушно отводя глаза, ощупывали карманы в поисках платка.

Он же стоял, ничего не замечая вокруг.

Шепот Эстер, упорный и все более громкий, приводил его в замешательство, раздражал, а необычная доброжелательность учителей действовала парализующе. Каждый муравей несет посильную ношу — один крошку побольше, другой — маленькую песчинку. Вокруг него, надрываясь, все тащили большие, непомерно огромные крошки милосердия.

В конце учебного года Мать, истерически рыдая, требовала, чтобы он готовился к переэкзаменовке.

Подросток догадывался, что наверстать пройденное за год по математике не удастся, ему и прежде-то отличные отметки по этому злосчастному предмету «натягивали», чтобы в табеле были круглые пятерки. Так было и до гимназии — во всех классах начальной школы.

Первая попытка закончилась полным провалом. Ничего он не помнил. Знакомый преподаватель от репетиторства отказался — решил отдохнуть на каникулах. Недели две с ним промучился молодой и тщеславный учитель, только что назначенный в соседнюю школу, но и он потерпел фиаско.

Мать была вне себя от негодования.

Велела Подростку явиться на опытную станцию, но он туда не пошел.

Когда она звонила домой, он тупо глядел на огромного, разрывающегося от звона черного жука и даже не думал снимать трубку.

Вечерами приходил Легкая Стопа — заниматься с ним математикой.

Бесшумно следуя за Матерью, он входил в комнату явно растроганный, с заискивающим блеском в глазах — воплощение благожелательности и преданности.

Мать еще больше похудела, ее скорбная фигура, казалось, вибрировала от напряжения, будто сверхчуткая мембрана отзываясь на каждый шорох. На ночь она принимала теперь двойную дозу снотворного.

Мужчина с Подростком садились за письменный стол, а Мать, удалившись в кухню, наскоро готовила ужин. Она торопливо хлопотала, время от времени замирая, точно наткнувшись на невидимую стену, и снова нервно суетилась, похожая на капризный испорченный механизм, который, несмотря на поломку, продолжает упорно действовать.

Подростку казалось, что Легкая Стопа должен прислушиваться к тому, что происходило на кухне. Но тот сидел строгий и сосредоточенный, привычно склонив над столом освещенную холодным неоновым светом голову с редеющими, чуть волнистыми темно-каштановыми волосами, в которых уже поблескивали ниточки седины. Осунувшееся, со следами усталости лицо сорокалетнего мужчины виделось Подростку все более симпатичным. Держа в изъеденных реактивами пальцах карандаш, Легкая Стопа играючи набрасывал на бумаге цифры и формулы.

Он старательно объяснял сложные правила, которые сам помнил наизусть, но в жалких познаниях Подростка зияли такие провалы, что заполнить их не было никакой надежды.

После трех недель бесплодных усилий Легкая Стопа решился на откровенный разговор.

Письменный стол был завален исчерканными листами бумаги. Мать накрыла на круглом столике. Едва они сели, как Подросток от волнения опрокинул солонку. Извинившись, он сбегал за тряпкой, но, удаляя следы неловкости, перевернул еще и стакан. Мужчина мягко взял его за руку и усадил на место.

— Ну-ну, не дрейфь, — спокойно сказал он и покосился на Мать.

По ее бескровному лицу пробежала тень, ненакрашенные веки чуть заметно задрожали.

Легкая Стопа все еще сжимал теплой рукой запястье Подростка, а Мать, совсем побледнев, глядела на них с напряженным ожиданием.

— Ну что вы так пугаетесь, Эдит? — заговорил мужчина. — Умоляю вас, успокойтесь. Ведь, что бы ни случилось, вы не останетесь в беде одна.

Мать, скользнув взглядом по лицу Подростка, твердо сжала губы.

— Беда… что еще за беда? — дрожащим от напряжения голосом спросила она.

Легкая Стопа выдержал ее долгий взгляд. И даже улыбнулся.

— Беды нет. Скорее… небольшая неприятность. Временная неприятность. Словом… эта переэкзаменовка… дело безнадежное.

— Боже мой! Нет, нет, нет… этого не может быть!

— Поверьте, это не трагедия, — пытался успокоить ее мужчина. — Просто из жизни Петера выпал год. Да и не удивительно… Будем считать, что он был болен, переутомился, пережил слишком сильное потрясение…

— Уж позвольте мне в этом самой разобраться, — резко оборвала его Мать и закрыла лицо руками. — Позвольте.

— Мама… — начал было Подросток, но, почувствовав, как пальцы взрослого сжали его руку, умолк.

— Поймите же, Петеру нужно отдохнуть, прийти в себя. Дайте ему год, год отсрочки, Эдит, всего лишь год.

Мать сидела-не шевелясь.

— И что же он будет делать?