Госпитальер и Робеспьер

– Я пришел туда раньше других… Я сидел на стуле и смотрел информпакет по навигации. И тут… Он замолчал.

– Ну же!

– Тут пришел он.

– Кто?

– Гость.

– Какой он был?

– Обыкновенный… Я, курсант Серебряков…

– Какой он был?!

– Не помню. Он сказал: «Ваш мир перешел „черту“ Он на гране глобальной катастрофы. Спасутся избранные».

– Что? Так и сказал?

– Да.

– «В мире много зла. Мир погряз во зле. Зло – материальная сила. Зло взорвет ваш мир».

– Так и сказал? Кто он?

– Вестник. Я – избранный. Я – спасусь. Я должен отдать долг.

– Какой долг?

– Я, курсант Серебряков…

Госпитальер понял, что теряет контакт с «раковиной». В глазах померкло. Он начал заваливаться набок, падая с кресла.

Филатов кинулся к нему и поддержал его.

– Я в порядке, – кивнул Сомов, отводя руку друга. – Уходим.

***

Арена представляла собой стеклянный круг метров семидесяти диаметром, над которым в семи метрах завис, удерживаемый едва различимыми витыми колоннами, такой же круг, утыканный, как еж иголками, тонкими антеннами сенсорнаведения.

Арене было далеко до Большой Арены Нью-Тауна – гигантского суперсовременного сооружения, оснащенного самой совершенной аппаратурой для массовых сенсоригрищ и объемных садомахов – та могла вместить до миллиона человек, психокинетический напор, когда она заполнялась хотя бы на треть, был такой силы, что прокатывался по Нью-Тауну, и даже на окраинах всю ночь не могли прийти в себя собаки, мяукали коты и утром головная боль мучила людей, не додумавшихся включить на ночь электромагнитную защиту.

Малый Мадрид – город в пяти тысячах миль от Нью-Тауна – заслужил славу обители умеренных, а то и патриархальных нравов. Поэтому сенсоригрища на местной Арене были вполне пристойными. До композиций новой звезды сезона Стала Людолюба здесь было далеко.

К часу ночи сюда стали стекаться люди. Сотни людей. До начала сенсоригрища оставалось полчаса, и агрессивные плоскуны, шокирующие голонудисты, взведенные «отпадники» – искатели сенсорудрволъствий, неразборчивые во вкусах волновые наркоманы и просто пристойные граждане толкались в ожидании сеанса.

Все было как всегда. У кого-то еще до начала представления начался припадок наркоголодания, и дежурящий врач в сопровождении киберпаука-медика начал колдовать над несчастным, угощая того небольшой дозой электромагнитного нарковоздействия.

Здесь была своя тусовка. Многие люди знали друг друга. Сновали торговцы запрещенными тяжелыми нейросенсориками. Витал запах эротических духов-возбудителей и нового модного одеколона, пахнущего отвратной гнилью. Кого-то ткнули виброножом, и доктору опять нашлась работа, через три минуты появился глайдер с реанимационным контейнером, а полицейский-робот начал журить скованного в наручники плоскуна, не обращая внимания на сыпящиеся удары железных прутьев и виброножей, которыми награждали его товарищи задержанного.

Наконец робот выписал правонарушителю штраф, и отъехал на бронегусеницах в сторону.

Так что все было относительно тихо, пристойно и не предвещало неприятностей.

И вот действо началось.

Джек Поганец – гастролирующий представитель умеренного направления кретинрока – воспарил на гравиплатформе над Ареной. Он был коротко стрижен, похож на банковского служащего, одет в темный смокинг и бабочку.

Вспыхнул и начал переливаться свет – он вспучивался ядерными грибами, плел лазерные кружева. Он бил по глазам и по нервам. Потом на уши надавил неслышимый инфразвук, вызвав укол пьянящего ужаса.

Начали появляться и рушиться беспорядочные абстрактные СТ-проекции. И это в полном молчании.

– Ура, слизни! – прокатился голос Джека Поганца.

– Слизни, слизни! – завизжала толпа.

Джек сделал движение, и из его рукавов посыпались звезды. Они касались лиц людей, полыхая жаром, но не причиняя вреда. По Арене поползла жуткая вонь.

– Грязные, вонючие, мерзкие, пахучие. Кто? – взвизгнул Джек.

– Мы! – заревела толпа.

– Слизни!

Голос его становился громче. Он рокотал весенним громом, и спасения от него не было. Но никто и не искал спасения. Всем хотелось большего. Все знали, что это только начало.

Иголки генератора сенсорнаведения начали подрагивать и покрылись зелеными и синими молниями.

– Блюй на смокинг ближнего! – заорал Джек.

– Слизни! Да! – взревела толпа.

И каждый в ней ощутил, что волна приятной боли обрушивается на него, что он перестает быть собой, а становится частью в унисон ревущей толпы.

– Испражняйся! – орал Джек.

– Слизни! – вторила толпа.

– Сношайся! – визжал Джек.

– Слизни! – вторила толпа.

– Вонючки, пахучки! – бил себя кулаками по телу Джек.

– Мы-ы-ы! – радостно выла толпа.

Усики генератора накалялись все больше. Все дальше в людях отходило осознание собственного эго. Радостная разрушительная волна несла людей вперед. Там, где в нарастающей вони, в океане отвратного вкуса, появившегося во рту, в легкой боли маячил черным и желанным провалом ОН! МАЯЧИЛ КАЙФ!

– Ползучие, гнойные! – взвизгнул Джек.

– Мы!

– Поганые и беспокойные!

– Слизни!