Господь да благословит решение мое ( Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Императрица узнала об этой переписке и написала Царю в Ставку 18 сентября 1916 года: "Теперь идет переписка между Алексеевым и этим негодяем Гучковым, и он пичкает его всякими гнусностями, предупреди его, тот такой умный негодяй"{439}. Для Государя это было полной неожиданностью. Он пишет в ответном письме: "Откуда ты знаешь, что Гучков переписывается с Алексеевым? Я никогда раньше не слыхал об этом"{440}. Николай II вызвал к себе Алексеева и спросил его, переписывается ли он с Гучковым? Алексеев сказал Царю, что "нет, не переписывается". Но Гучков сам предал огласке свое письмо Алексееву. "Очевидно, Гучков решил пустить в ход письмо от 15 августа, не спрашивая согласия Алексеева, чтобы заставить его действовать. Это, несомненно, поставило Алексеева в невыносимое, с моральной точки зрения, положение, и его замешательство должно было ужаснуть Государя. Вполне возможно, что ухудшение здоровья Алексеева и его отъезд в Крым в ноябре 1916 года объяснялись, во всяком случае отчасти, моральным перенапряжением, испытанным в результате этого инцидента. Должно быть, те же причины определили его поведение в момент отречения 1-го и 2-го марта 1917 года", пишет Г.М. Катков{441}.

Главной целью Гучкова было убедить Алексеева в необходимости "Ответственного министерства" и в том, что без него страну ожидает полный крах, и тем самым втянуть его в свой заговор против Николая II. В своих письмах Гучков всячески поносит главу Императорского правительства Б.В. Штюрмера и обвиняет его в измене. Цель ясна: убедить Алексеева в необходимости заменить "изменника" и "ставленника Распутина" на "прогрессивного патриота". Подобных писем было несколько, так как Штюрмер докладывал Императору: "Гучков рассылает, а также представил генералу Алексееву письма с противоречащим истине изложением моего отношения к вопросу о премировании заводов, работающих на оборону. Письмо же на мое имя генерала Алексеева, признающего, что тайное толкование есть результат досадного недоразумения, остается неопубликованным. При таких условиях, обвинение мое должно быть признано опровергнутым и восстановить истину может только один генерал Алексеев, который, однако, этого не делает"{442}.

Между тем, возможно, Алексеев страшился создавшегося положения и, по свойству своей натуры, мог колебаться, сомневаться и даже пытаться отказаться от своего участия в заговоре. Его отъезд в Крым похож на бегство. Перед отъездом Алексеев передал исполнение своих обязанностей генералу , В.И. Гурко. В ходе этой передачи два генерала вели долгий разговор друг с другом. "О чем они говорили с глазу на глаз, - писал адмирал Бубнов, - при передаче должности останется навсегда тайной, которую они оба унесли в могилу. Но факт тот, что с назначением Гурко появились, неизвестно откуда взявшиеся слухи, что он, если ему не удастся повлиять на Государя, примет против него какие-то решительные меры"{443}.

Связи Гучкова и Алексеева не прекращаются и в Крыму. А.И. Деникин пишет: "В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому выражению "и так не слишком прочно держится", и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося государственного переворота. Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение"{444}.