Господа, это я!

Грустно ли, весело ли было на душе прохожих, они невольно замедляли шаг, забывая о недавних и грядущих заботах, и, покачивая головой в такт музыке, подпевали кинто.

Распевающий кинто был с бородой — редко когда кинто отпускали бороды. Красой их лиц, как правило, были не бороды, а длинные подкрученные кверху усы, напоминающие миниатюрные козлиные рога.

…Бородатый кинто незаметно вдруг юркнул в фаэтон и уехал. Вышел он на Саперной улице и растворился в полумраке подъезда одного из домов. И это в то время, как полицейские уже переворошили весь Тифлис, разыскивая его.

Саперная улица, дом № 14.

Здесь тихо-мирно живут Майсурадзе. У подъезда их дома стояла какая-то парочка и, когда фаэтон с бородачом, что распевал песни Саят-Новы, поравнялся с ними и тот проскользнул в ворота двора, молодой человек с барышней последовали за ним. Напоследок они огляделись: не заинтересовался ли кто-нибудь приездом бородатого кинто?

Любопытных не оказалось.

Но возможно ли, чтоб никто им не заинтересовался? Вряд ли!

По всей стране сейчас телеграфные провода взахлеб передавали данные о его наружности: прическе, о поврежденном от взрыва глазе, о возрасте, осанке, походке. Позор! Какой позор! Вся Европа смеялась над русской охранкой. Но уж кому-кому, а Европе лучше помолчать: два года в Берлине он водил за нос полицию, судебные органы и врачей, прикидываясь душевнобольным до тех пор, пока, улучив момент, не выскользнул из их рук.

Наконец-то побег удался, он на свободе. И чтобы замести следы, видимо, подастся в Баку.

…Если в кармане у тебя документ, удостоверяющий твою личность, то почему бы не выйти на улицу, ничем не рискуя? Еще с седьмого года остались невыясненными кое-какие вопросы. Что случилось с Сегалем? Куда подевался этот Отцов-Житомирский? Это он донес на тебя, Камо, он передал берлинской полиции твой адрес, даже если и кто другой, то с его помощью, потому что никто, кроме Житомирского, не знал о каждом твоем шаге. Это он, хотя и говорили: вне всяких подозрений. Иначе выходит, что предал тебя твой старый бакинский друг, врач Гавриил Сегаль? А это исключено.

Ну а если?.. Что тогда? Рабочий поселок находится не так близко от Молоканской улицы, чтоб пройтись метров сто и оказаться там, но и не так далеко, как Париж, чтоб не суметь туда добраться и спросить: «Ну, доктор Житомирский, взгляни-ка в глаза и скажи, что ты не причастен ко всем моим страданиям».

Гавриил Сегаль — провокатор? Но это то же самое, что сомневаться в самом себе. Айда в поселок, к Гавриилу!

— Если задержусь, — уходя сказал он Сато, жене лудильщика Серго, где вновь нашел прибежище, — значит, не вернусь ночевать, останусь у моего приятеля.

— Господин доктор, фаэтон вас дожидается, — позвал его с улицы Серго.

Камо вскочил в фаэтон, устроился поудобнее и распорядился:

— В поселок! Можешь не гнать лошадей.

Извозчик молча дернул вожжи.

Задумавшись, Камо чуть было не проехал мимо. В дом вошел нарочито шумно.

— Кто там?

— Я.

— Камо?!

— Да-с, я. А ты думал, так легко от меня отделаться? Или думал, я в тюрьме сгнию? — Камо рассмеялся, стискивая в объятиях одетого в пижаму хозяина дома.

— Стало быть, ты и есть беглец из Метеха?

— Ну что ты, то был сын моего отца. Не спеши, я тебе все расскажу.

Когда доктор Сегаль начал заваривать чай, Кама исподволь завел с ним разговор:

— Что же ты о Берлине не спрашиваешь? Молчишь почему-то.

— Сдав тебя в руки немецкой полиции, — заговорил Сегаль, роясь в ящике письменного стола, — доктор Яков Житомирский был уверен, что немцы в два счета выпроводят тебя в Россию. А тут все ясно: мера твоего наказания — расстрел. Его расчет был верен. Вы больше не увидитесь, так почему бы не донести на тебя? Ну а на том свете….

— Но ему же все доверяли!

— Доверяли. Вот оно, его письмо. Он написал мне в Вену из Парижа, после твоего ареста. Да, Житомирский — провокатор, а некоторые товарищи этому не верят. Негодяй в точности выполнял все задания партии. Не ты один был его жертвой. Язык не поворачивается говорить дальше. На вот, почитай лучше.

Разволновавшийся Камо выхватил конверт из рук Сегаля. В письме черным по белому было написано: «Здравствуй, Сегаль. Камо тебя оговорил. Не советую возвращаться в Баку». Камо глазам своим не поверил. Прочитал еще раз, вслух. И смолк, швырнул бумагу на стол, сжал кулак. Желваки на лице нервно вздрагивали.

— Налей мне чаю. Только покрепче. Сукин сын! Ничего, я сейчас успокоюсь. Дай чаю!

Гавриил налил ему чаю из кипевшего, булькающего чайника.

— Помнишь, как в Берлине мы пошли втроем обедать в роскошный ресторан?

…Провокатора Житомирского разоблачили лишь в 1917 году.