Господа магильеры

— Хайлигендамма. Это в Бад-Доберан[27]. Думаю, партия может позволить тебе неделю отдохнуть на морском берегу и отрешиться от суетности Берлина. Он, кажется, делается все более и более мрачен с каждым годом. Что скажешь?

Кронберг вспомнил неприветливое Балтийское море. Всегда прохладное, всегда тяжелое, сонное, как прооперированный тяжелораненый, отходящий после наркоза.

— Предпочитаю французские курорты, — осторожно сказал он, — Может, Ривьера?.. Там сейчас должно быть весьма славно.

Мартин покачал головой. Так убежденно, что сразу делалось ясно — спора не последует.

— Извини, старик, но в этот раз ты будешь отдыхать в Хайлигендамме. Что такого? Прелестное место. Белый город! Отличный отель, между прочим, я сам там останавливался в прошлом году. Как его… «Виндфлюхтер». Немного помпезно, но в лучших традициях старой империи. Все к твоим услугам. Ты, кажется, все еще холост?..

— Да, — подтвердил Кронберг, — Партия сэкономит на одном билете.

— Может, подруга?..

— На данный момент в штате не числится.

— Жаль, — Мартин искренне огорчился, — Парой было бы удачнее. Маскировка изящнее. Знаешь, как это бывает… Уставший партийный чиновник с пассией, непродолжительный роман на морском берегу…

— Ничего не могу поделать, Мартин. Придется мне ехать одному.

— Еще вина?

— Нет, не стоит.

— Хорошо, — Мартин откинулся в кресле, забарабанил пальцами по подлокотнику, — Билеты на поезд уже заказаны. Поедешь первым классом, конечно. Ах да, выезд через два дня, в среду. Извини, не мог предупредить тебя заранее.

— Ничего страшного. Я привык к разъездам, и вещи собирать недолго. Фронтовая привычка.

— Хорошо. Ладно, так даже проще.

Мартин подобрался, мгновенно сделавшись из расслабленно-небрежного собранным и внимательным. Глаза прищурились, и даже шелковое одеяние перестало выглядеть так нелепо, под ним даже как будто проступили крепкие мышцы. Подобные перемены были Кронбергу знакомы. И предвещали они только одно. Наконец-то начиналась работа. Настоящая работа.

— Кто? — прямо спросил он.

Мартин удовлетворенно кивнул, словно ждал этого вопроса.

— Держи.

Из кожаной папки с тиснением, лежавшей на кофейном столике, Мартин ловко извлек небольшую фотокарточку, взглянул на нее, усмехнулся, и передал Кронбергу. Кронберг принял маленький картонный листок и, еще не повернув его к себе матовой поверхностью, понял, что не обнаружит там чарующего пейзажа Шварцвальда, разлива Рейна весной или какого-нибудь древнего собора. Фотокарточки, хранящие тепло рук Мартина, были особенного свойства.

Всегда особенного.

С этой на Кронберга глядел незнакомый мужчина лет сорока с небольшим. Короткие волосы с уже заметными залысинами, массивный крепкий лоб, вытянутое лицо с несоразмерно узким подбородком. Наверняка, упрямец и пылкий оратор, есть что-то такое в беспокойном взгляде, который угадывается даже в неподвижном изображении.

— Кто он? — спросил Кронберг.

— Не имеет значения, — Мартин отпил вино и, судя по движению челюсти, стал гонять его языком во рту. Кронберг ощутил циркуляцию жидкости в его ротовой полости. И едва подавил искушение загнать это вино Мартину в носоглотку, заставив закашляться.

— Если ты думаешь, что меня возьмут, и я расколюсь на допросе…

Мартин замахал руками, чуть не пролив вино из бокала на отличный ковер.

— Не подумай, что я тебе не доверяю. Ты работаешь чисто. Всегда очень чисто. Ни полиция, ни ищейки Гинденбурга даже не думают глядеть в твою сторону. Ты вне подозрений, мой дорогой. Просто мне показалось, что имя — лишнее. Нам, старым воякам, не стоит слишком глубоко лезть в политику. Там, на войне, мы убивали людей, видя только их лица, не зная ни имен, ни воззрений. Чужое лицо уже было мишенью, и имен мы не спрашивали.

— Мы не на войне, — сказал Кронберг безразлично. Порция безразличности была щедрее, чем напиток в стакане. И даже лед был отмерян в равных пропорциях.

В глубине роскошных апартаментов Мартина он видел зеркало в богатой раме, и отразившихся в них людей — тяжелого коренастого толстяка в багровом шелковом халате с кистями, развалившегося в кресле с бокалом в руке, и худого строгого господина лет пятидесяти с подкрашенными волосами и тонкими ухоженными усами. Господин этот сидел в кресле вытянувшись, как жердь, и даже гражданский, хорошего сукна, костюм не мог скрыть его военной выправки и напряженной позы.

Господин в костюме выглядел уставшим и нервным. Это ему ужасно не понравилось.