Господа магильеры

Сколько их тут… Виттерштейн скользил взглядом, выхватывая куски этой страшной, открывшейся ему, картины и пытаясь удержать их вместе. Это непросто, потому что окружающий мир, сотрясаемый артиллерийской канонадой, тоже пытается разлететься на части.

Вот этот рыжий малый, кажется, уже мертв — отвалился лицом к стене, скорчившись и обхватив себя поперек груди. А здоровяк рядом с ним, такой широкоплечий и статный, что мог бы служить в гренадерах, подвывает от боли, с ужасом глядя на истерзанные остатки своих ног. Еще один рыжий — правду говорят, не везет им — раскачивается взад-вперед, зажав руки под мышками. Сперва кажется, что глаза у него огромные и необычного, в тон волосам, цвета, но достаточно сделать шаг, чтоб понять — глаз у него уже нет. Еще какой-то пехотинец в заляпанном грязью и глиной кителей, но этому повезло, просто отхватило осколком кисть. «Доктор, доктор, — тянется к лебенсмейстеру кто-то, больше похожий на тряпичный сверток, безвольно лежащий на койке, — Умоляю, доктор… Пуля в спине… Единственный сын… Доктор!..»

Виттерштейн закрыл глаза и дал им три секунды отдыха. Не больше и не меньше, ровно три. Когда он открыл их, мир не стал лучше, он все еще был наполнен болью, кровью и гноем, но уже не пытался разлететься на части. Это значило, что можно приступать к работе.

— Начинаем, — приказал он, — Доктор Гринберг, ассистируете. Где у вас операционная? Вижу. Подготовьте мне халат и дайте сполоснуть руки. Начинаем немедля. Прикажите своим санитарам провести повторную сортировку. Начинаем с самых тяжелых — черепно-мозговые травмы, массивные потери крови, повреждения внутренних органов. Проверьте, нет ли мертвецов. Наружу их! Они занимают место еще живых… Не до сантиментов!

Под операционную двумя ширмами было отгорожено пространство в самом углу блиндажа. Виттерштейн молчаливо одобрил подобное устройство. Ни к чему раненым наблюдать за работой специалистов. Обслуга у Гринберга оказалась смышленая, способная, несмотря на многие часы работы действовала быстро и сосредоточенно.

Виттерштейну мгновенно поднесли халат, чужой, мятый, но уж что нашлось. Хирургическая маска привычно легла на лицо, наполнив окружающее пространство острым спиртовым запахом. Виттерштейн трижды вымыл руки, уже обтянутые гладкой резиной перчаток — в растворе карболки, в спирту, и снова в карболке. Лебенсмейстеру нет нужды проникать руками в тела своих пациентов, но однажды усвоенные правила въедаются на всю жизнь. Врач должен быть аккуратен, а операционное поле — стерильно. Никаких исключений, вне зависимости от того, какова природа твоей целительной силы.

Гринберг тоже успел облачиться в халат, маску и перчатки, мгновенно сделавшись безликим, только поверх маски сверкали знакомые черные глаза. Свой собственный арсенал он держал на металлическом подносе. Кюретки хищно блестели и были похожи на орудия пыток. Скальпели лежали рядком, переливаясь в свете мощной электрической лампы как только что вытащенные из реки рыбки. Зажимы, расширители и пинцеты образовывали сложную конструкцию, похожую на головоломку. В углу лежал набор готовых к работе корнцангов. Недурной инструментарий, прикинул Виттерштейн, видно, что хирургический набор собирали с любовью и пониманием, редкость для обычного полкового лазарета.

На Виттерштейна Гринберг смотрел выжидающе, как дуэлянт следит за знаком секунданта. И знак последовал.

— Начали! — скомандовал Виттерштейн, — Первого сюда!

Санитары отлично знали свое дело. Спустя три секунды на столе уже лежало тело. Под умелыми руками санитаров серое сукно слезало с него с тихим треском. Вот уже обнажилась нездорового цвета землистая кожа, под которой кости торчат так остро, точно это засевшие внутри осколки снаряда. Виттерштейну понадобился один быстрый взгляд, чтобы все понять.

— Columna vertebrlis![12] — сказал он быстро, Гринберг понимающе кивнул, — Повреждение позвонков верхнего отдела, с четвертого по шестой. Судя по всему, пулей…

Пониже затылка в солдатской шее виднелось сочащееся кровью отверстие. Совсем небольшое, размером не больше монеты в две марки. Видимо, пуля скользнула на излете, иначе позвоночник бы лопнул, как спичка. Но и без того картина скверная. Судя по всему, размозжен один из позвонков.

— Спинной мозг, видимо, поврежден, — осторожно сказал Гринберг, — Полностью потеряна подвижность. Если в ближайшее время не восстановить его функции…

Гринберг не закончил, опасаясь, видимо, что раненый все услышит. Но тому, кажется, уже все равно, глаза блестят, но почти не реагируют на окружающее.

Виттерштейн, не теряя больше времени, простер над раненым ладонь. И ощутил, как подрагивает воздух над раной. Это было привычно и несложно, такому лебенсмейстеров учат в самом начале обучения, обычная диагностика. Виттерштейн закрыл глаза, позволяя отвлечься от окружающего мира и сосредоточиться на ране. Неслышимый никому, кроме него, щелчок, и открывается второе зрение, глубинное, пронизывающее, передающее в тех цветах, для которых не существует названий.