Господа магильеры

— И вы не умеете делать всякие магильерские фокусы? Эрман, дайте-ка мне вот тот булыжник! Нет, поменьше…

Адъютант протянул командиру обломок камня размером с полновесный кулак. Здесь, в блиндаже, хватало подобных обломков. Лейтенант покрутил камень в пальцах и водрузил его на ладонь. По цвету они удивительно походили друг другу.

— Поднимите его и заставьте пробить вон ту доску. Это умеет каждый штейнмейстер.

— Господин лейтенант!

— Поднимите.

— Слишком… велик. Мне нипочем не справиться. Возможно, если бы поменьше…

— Дайте поменьше, Эрман. Да хотя бы кусок щебня. Быстрее.

Щебень на лейтенантской ладони показался Менно огромной многотонной глыбой. Он знал, что достаточно слабого щелчка, чтоб отбросить его далеко в сторону. Но чтоб собственной силой, не прикасаясь руками… Менно прикрыл глаза и попробовал. Камень был слишком тяжел. Менно даже сквозь плотно сомкнутые веки видел каждую его деталь, вплоть до мельчайших слюдяных вкраплений. Но сдвинуть его с места не мог. Когда он открыл глаза, лейтенант внимательно смотрел на него. Затем он бросил щебенку и нагнулся за следующим камнем. Это был даже на камень, скорее, комочек бетона с ноготь размером. В серой лейтенантской ладони он выглядел одиноким валуном в бескрайней пустыни.

Менно вновь закрыл глаза. Потянулся мысленно к камню. Ощутил его шероховатость, его холод. Коснулся. Налег. Усилие это было отчаянным и безоглядным, рожденным страхом. Так человек без подготовки хватает тяжелый груз, не обращая внимания на скрежещущие суставы и скрипящие сухожилия, черпая силу не в мышцах, но в отчаянье. Он ощутил, как камень движется по лейтенантской ладони. Это требовало ужасно много сил, нутро окатило горячей кровью, ноги стали подкашиваться. Но Менно устоял. Он знал, что подошел к пределу своих сил, знал и то, что за это усилия ему придется весь оставшийся день расплачиваться мучительной головной болью. Он сделал все, что смог.

Всхлипнув, Менно открыл глаза. Ладонь лейтенанта Цильберга осталась на прежнем месте. Но крошечный камешек на ней изменил свое местоположение. Сантиметра на два или три. Лейтенант Цильберг молча стряхнул его в пыль.

— Штейнмейстер, значит, — сказал он голосом, от которого у Менно заныли все кости, — Так вот какого штейнмейстера нам прислали.

— Я не штейнмейстер, — выдавил Менно, едва совладав с голосом, — Я кандидат второй очереди… Но зато я умею слушать!

— Что слушать?

— Землю. Я… — Менно слепо зашарил вокруг себя ладонями, пытаясь изобразить жестами, как надо слушать землю, — Чувствую ее.

— Из него может получиться слухач, — осторожно сказал адъютант, воспользовавшись тем, что лейтенант Цильберг хранил зловещее молчание, — Дежурный на посту прослушки. Говорят, штейнмейстеры мастера по этой части. Улавливают земные вибрации на сотни метров и могут определить состав почвы. Это может быть полезным.

Лейтенант поморщился.

— Слухачей у нас и так хватает. Мне нужен тот, кто умеет работать, а не полоскать уши! Довольно, ступайте прочь, — и только Менно развернулся, как в спину ударило, будто тяжелой винтовочной пулей, — Господин штейнмейстер!

* * *

Когда жизнь заканчивается, человек оказывается под землей. Неважно, умер ли он, обливаясь потом, в собственной постели или рухнул с размозженной пулеметной очередью грудной клеткой. Разбился в автомобиле или долго хрипел, скорчившись на дне траншеи. В любом случае, его, уложив в подобающий ситуации футляр или даже без всякого футляра, помещают под землю. Совсем иначе получилось у Менно Хупера, стрелка двадцать седьмой сапёрной роты. Под землей началась его новая жизнь.

Поначалу жизнь эта была так страшна, что вовсе не казалась жизнью, лишь мучениями, которые его душа отбывает авансом, все еще заключенная в капризную человеческую оболочку.

Менно долго не мог привыкнуть к тому, что штреки так узки, и часто надо пригибаться, чтоб не зацепить каской крепь или электрический кабель. Что воздух внизу кажется зловонным и липким — будто его пропустила через себя какая-то подземная тварь. Что от постоянной сырости ломит кости, а выстиранная форма в считанные дни покрывается похожими на изморозь узорами плесени.

Здесь было много вещей, к которым он не мог привыкнуть. И думал даже, что не сможет никогда, даже если ему суждено прожить здесь, под землей, остаток жизни.

Тяжелее всего было отказаться от солнечного света. Менно прожил пятьдесят один год, постоянно ощущая на своем лице этот свет, и даже не задумывался о нем. Только здесь, в подземной крепости, протянувшей свои щупальца на многие километры, он понял, что это такое — быть наказанным отлучением от солнца.

У нового мира, в котором он жил, не было солнца. Он знал только резкий колючий свет электрических фонарей или густой и тяжелый — карбидных ламп. Здесь же жили и порождения этого подземного света, уродливые и кривые тени. Теней было больше, чем людей. Людей насчитывалось менее трех десятков, тени же подкарауливали на каждом углу, царапая душу и выматывая дыхание.