«Господа офицеры». Неизвестная история русской армии

…Было около 11 часов дня. Командного состава не было видно. До сих пор не представляю, что с ними случилось, куда делись старшие командиры полка. Словно их метлой смело. Красноармейцы бродили бесцельно и не знали, что делать. Разные слухи поползли, были преувеличенные искажённые и часто неверные. Никто этих слухов не опровергал. Всё принималось за чистую монету.

…Создавшийся хаос в нашей части перешёл в неорганизованное бегство. Не нашлось ни одного командира, чтоб установить какой-нибудь порядок. Получалось так, что они убежали, оставив на произвол судьбы своих красноармейцев».

И надо ещё отдать должное, что эти толпы бегущих красноармейцев не стали ждать немцев, чтобы сразу сдаться, а попытались уйти на восток, и уходили пять дней, пока голод не заставил их поднять руки. Вот как тут считать — их сдача в плен была или не была вызвана «боевой обстановкой»?

Так что проблема была не только в острейшей нехватке призывного контингента и работников в послевоенном СССР, но и с этой юридической трудностью у советского правительства тоже была проблема.

И, как сообщили бывшие в плену красноармейцы, приближение в 1944-45 годах Красной Армии к местам нахождения лагерей военнопленных сопровождалось разбрасыванием советской авиацией миллионов листовок с сообщением: «Родина вас простила!»

Правда, простило правительство, а не солдаты Красной Армии, освободившие пленных, — они сдавшихся в плен откровенно презирали. Черон пишет, что встреча пленных с освободителями «всегда была одинаковой: холодной, безразличной». Он сетует: «Нас не признали за своих, мы были помечены другой меткой. У нас был только общий язык. В разговоре можно было часто слышать слова „мы“, то есть освободители, советская армия, и „они“ — все, кто был в Германии, без различия, как они туда попали».

Трусливый Черон делает вид, что не понимает, почему так, но вот он сообщает, что решение удрать к американцам у него созрело, когда они возвращались из Германии в СССР, и он предложил бежать в американскую зону оккупации и своему попутчику: «Я ехал на велосипеде рядом с грузином, тоже бывшим военнопленным. Воевать я определённо не хотел. Поделился с грузином своими мыслями и предложил ему бежать на первой же остановке. Он отказался. Он совсем был не против армии и говорил, что пойдёт воевать и, может быть, искупит свою „вину“. Вина его была в том, что он был в плену».

На самом деле пленные понимали, что они твари, поскольку отсиживались у немцев и работали на немецкую победу тогда, когда их соотечественники гибли на фронтах. Не все это признавали, но понимали, безусловно, все.

Но это отношение народа к пленным, а юстиция действовала так, как ей указала советская власть, и если проверка лиц, освобождённых из плена, показывала, что данный пленный не служил немцам, скажем, у власовцев, то проверяющие дальше уже не вникали в вопрос, как он оказался в плену. Если он был здоров, то его ставили в строй. В любом случае, как видите, прямо оценить, сколько военнослужащих Красной Армии попало в плен, а сколько сдалось, стало невозможно, поскольку это специально никем не выяснялось.

Кстати говоря, не выяснялось это и по итогам Первой мировой войны, хотя и было предложение поступить со сдающимися военнослужащими царской армии «по всей строгости!». Вот письмо начальника Штаба Верховного главнокомандующего исполняющему обязанности военного министра генералу Поливанову в 1915 году: