Господа офицеры

Из укрытия, куда Берковский положил отряд Олексина, хорошо была видна неистовая турецкая атака. Удар наносился ближе к северу, и Гавриил до времени старался не обнаруживать себя. Он сразу понял маневр противника: накопить вблизи от ложементов возможно большее число уцелевших в атаках аскеров, а затем одним броском ворваться в ложементы, смять защитников и всей мощью навалиться на Центральную позицию, на командный пункт обороны и дорогу в Габрово. Он знал, что так оно и будет, но при этом турки неминуемо подставляли его отряду свой фланг, и поручик ждал этого мгновения. Он взвесил последний шанс и твердо был убежден, что внезапный удар во фланг сорвет и эту атаку.

Во время этого небывалого по жестокости штурма два коновода гнали лошадей навстречу 4-й стрелковой бригаде. Оба были ранены — не раненые и даже легкораненые дрались в завалах, огнем сдерживая рвущиеся к шоссе таборы Весселя-паши, — но боевая ярость третьего шипкинского дня была столь велика, что казаки не чувствовали боли. Оба понимали, что именно от них, от рядовых донцов, зависит сейчас судьба всего шипкинского сражения, и вопреки врожденной, с молоком матери впитанной любви к лошадям сегодня не жалели нагаек. На полном аллюре они вылетели из-за поворота на задыхающуюся, из последних сил поспешающую колонну, впереди которой ехал генерал Радецкий, сразу запрудив узкое шоссе разгоряченным скачкой табуном.

— Дорогу! — гневно закричал Радецкий. — Коней спасаете, мать вашу?.. Дорогу, сукины дети!

— Погоди, ваше превосходительство! — торопливо прокричал казак, нагайкой охолаживая сбившихся в кучу лошадей. — Мы — за вами. Сажай на конь по два! Сажай, чего время теряешь? Там турка на штурм попер, сил уж нету боле! Садись, ребята! По два на конь!

— Садись! — громко скомандовал Радецкий. — Молодцы, казаки, вразумили старика. Стрелки, живо на коней и — за казаками!

Двести стрелков шедшего в авангарде батальона не очень умело рассаживались по двое на храпевших взмыленных лошадей. Казаки забористой матерщиной успокаивали коней, помогая стрелкам устроиться поудобнее: то ли друг за другом, то ли по обе стороны седла, одной ногой упираясь в стремя.

— Готово? Ну, держись, стрелки!

Казаки еще выстраивали перегруженных коней, нещадно хлеща их нагайками, когда случилось то, что предвидел Олексин: вместе со свежей выкатившейся из леса волной атакующих вскочили залегшие под ложементами аскеры. Дикий рев «Алла!» заглушил залпы, турки одним рывком достигли ложементов, и началась рукопашная. А новые толпы в синих мундирах все выбегали и выбегали из-за деревьев.

— Поручик, пора! — не выдержав, крикнул Тодор Младенов.

— Лежать! — гаркнул поручик. — Застрелю, кто поднимется без команды!..

И застрелил бы: ему некогда было церемониться. Он напряженно наблюдал за схваткой в ложементах, ожидая, когда иссякнут силы защитников и турки ринутся к Центральной, подставив ему фланг. Видел, как на помощь бежали жалкие резервы Столетова во главе с полковником Липинским, как началась паника у перевязочного пункта, как командир Центральной батареи штабс-капитан Поликарпов вместе с прислугой на виду у турок, под пулями яростно рубит проломы в брустверах, чтобы успеть выкатить из-за них пушки и открыть картечный огонь в упор. Видел и ждал, ждал почти спокойно, сам удивляясь этому спокойствию.

То же спокойствие ощущал и доктор Коньков, неторопливо и тщательно ампутировавший по локоть руку Беневоленского. Аверьян Леонидович с побелевшим сквозь грязь и загар лицом сидел, не шевелясь, изредка правой рукой отирая со лба крупные капли пота. От нестерпимой животной боли заходилось сердце, он старался дышать глубоко и ровно, но сделать это было трудно, потому что он никак не мог разжать судорожно сведенных челюстей.

— Надо все же почистить, — озабоченно приговаривал врач. — Это — дурное мясо. А вы молодцом, молодцом.

Беневоленский был оглушен болью и ничего не слышал, но Коньков слышал все. Слышал, как оборвалась вдруг залповая стрельба, как забегали, закричали люди, как совсем рядом, за стенами дома взревело торжествующее «Алла!». Он отчетливо представлял себе, что означают эти звуки: рукопашная шла в ложементах — и, если не произойдет чуда, турки вот-вот ворвутся сюда, на перевязочный пункт. Но он занимался делом, и руки его не дрожали.

— Коньков, турки ворвались!.. — закричал с порога бородатый в окровавленном кожаном фартуке. — Бегите, Коньков, бегите!..

— Перестаньте орать, я занят, — ворчливо сказал Коньков.

Прокричав последние слова, бородатый сразу же убежал. Коньков мельком глянул на дверь, достал револьвер, взвел курок и положил револьвер на стол.

— Нюхайте спирт, нюхайте, — сказал он. — И не волнуйтесь, коллега, я успею застрелить вас, если турки пожалуют к нам. Дайте зажим. Не тот! Чему вас в университетах учили?..

Туркам оставалось три десятка шагов до белого домика, но им не суждено было их пробежать. В ожесточенной рукопашной они сломили сопротивление брянцев, вырвались на простор, развернулись в сторону Центральной и тут же подставили свой фланг и тыл болгарам Олексина.