Господа Помпалинские

Сей доблестный муж побывал за свою долгую жизнь в бесчисленных кампаниях и вынес из них множество ран, рубцов, шрамов, а также орденов, которыми был кругом увешан. Он уже заговаривался и еле волочил ноги, что неудивительно: ведь старику было под семьдесят. Семьдесят лет — и столько же причуд, среди которых главной и всепоглощающей была ненависть к законным наследникам. Он терпеть не мог своих двоюродных братьев и сестер (родных у него не было), со всем их потомством, и мысль, что им достанется его огромное состояние, не давала ему покоя, отравляя существование. Женитьба казалась самым простым и верным средством оставить с носом ненавистных «могильщиков», как он привык их называть. Но осуществить это было Не так легко.

Большой поклонник прекрасного пола, генерал, однако, всю жизнь провел в походах, сражениях, на бивуаках и, срывая цветы наслаждения, ни одним не пленился «всерьез». А годы меж тем шли, смерть была не за горами… и вот под угрозой осчастливить наследников надо было наконец решиться.

Генерал был и сам готов пострадать, лишь бы им насолить, тем более что женитьба, в сущности, не представляла для него ничего неприятного. В его дряхлом теле обитал молодой дух, и при мысли о хорошенькой спутнице жизни стариковское сердце сладко замирало. Богатая невеста была ему ни к чему — он и свои деньги не знал, куда девать, и мечтал о какой-нибудь бедной девице, тихой да ласковой, доброй да пригожей, которая с радостью пойдет за семидесятилетнего лысого, седого калеку и, назло двоюродным братцам и сестрицам, унаследует все состояние.

Цецилия показалась ему именно тем, чего он так боязливо, томительно искал: тихая и красивая, ласковая и послушная; к тому же сирота, бесприданница — такая не станет артачиться. И, приглядевшись к ней и отмахнувшись от сплетен о каком-то ее романе, генерал попросил у опекунов ее руки.

Это произошло через несколько месяцев после того, как Святослав охладел и переменился к ней.

На другой день опекунша долго говорила с Цецилией. После этого Цецилия, бледная, дрожащая, с горящими мрачным огнем глазами, устремилась в парк. Она не шла, а бежала по аллеям и дорожкам, озираясь по сторонам, будто ища кого-то. Наконец у садовой скамейки, на которой, читая, полулежал Святослав, она остановилась. Он приподнялся и, опустив книгу, выжидающе посмотрел на Цецилию.

Скрестив на груди руки и сдерживая дрожь, она вымолвила сдавленным голосом, глядя ему прямо в глаза:

— Святослаз! Генерал Орчинский сделал мне предложение. Твои родители требуют, чтобы я согласилась из благодарности к ним. Что мне делать?

Голос ее вначале резкий, запальчивый, словно она бросала ему горький, язвительный упрек, при последних словах осекся и в нем послышались слезы. Глаза ее, задрожавшие губы, с мольбой простертые руки, — все, казалось, взывало: «Вспомни! Вернись! Спаси меня!»

Святослав побледнел и с минуту сидел неподвижно. В глазах его мелькнула жалость, лоб прорезала морщина, а надменные губы страдальчески искривились. Но это продолжалось недолго. Твердые принципы, с детст ва внушенные мудрыми и заботливыми родителями, пришли ему на помощь и в решающий момент поддержали пошатнувшуюся волю. Холодно и твердо он отчеканил:

— Выходи за генерала, Цецилия. Для тебя это блестящая партия. А о том, что было, нужно забыть — и ты забудешь, конечно…

Цецилия помертвела. Только глаза у нее стали огромными, а зрачки — глубокими, как бездонные пропасти. Но вот побелевшие губы зашевелились, повторяя, как эхо, последнее слово возлюбленного: «Забыть!»

— «Забыть!» — сказала она громче. — Нет, я никогда не забуду!

И, вытянув руки, словно ища опоры, без чувств упала в мягкую траву.

Святослав вскочил и, растерянный, потрясенный, наклонился над ней. Казалось, он сейчас обнимет ее, подымет и вернет к жизни нежным, ласковым словом. Но власть принципов была сильнее! И он лишь осторожно, тихо, словно боясь разбудить лежащую и выдать свои чувства, поднял с травы длинную черную косу и поцеловал. А потом выпрямился, вздохнул глубоко и быстрым, но твердым, уверенным шагом направился к дому. Войдя, он устало и равнодушно бросил первому попавшемуся слуге:

— Панна Цецилия упала в обморок в парке… Подите кто-нибудь к ней.

Наутро Цецилия с крепко сжатыми губами, пылающими щеками и лихорадочно блестящими глазами спокойно, почти безучастно вложила руку в сморщенную ладонь генерала. Потом принимала дорогие подарки от счастливого семидесятилетнего Адониса: золотые украшения, жемчуга и брильянты…

Святослав при этом уже не присутствовал — накануне ночью он укатил в Париж, где пробыл целых три года. О нем доходили оттуда странные слухи: будто он принят при дворе, играет на крупные ставки на скачках, бешеные деньги тратит на модных куртизанок, волочится за известной артисткой, мадемуазель Марс, а за ним бегают разные великосветские дамы… Одним словом, он поддерживал блеск новоиспеченного имени и умножал его славу.