Господа Помпалинские

Дальше в лес — больше дров. В семкадцать-восем-надцать лет ему полагалось бы, подобно брату и дру гим сверстникам, бывать в свете, ездить верхом, стре лять в цель, словом, участвовать во всех забавах и развлечениях молодых людей его круга. Но не тут-то было! Широкоплечий, рослый Цезарий, попав в гостиную, робел, терялся, втягивал голову в плечи и, слов но желая спрятаться, залезал куда-нибудь в угол, за этажерку или фортепьяно и молчал, как рыба. А, вынужденный отвечать, выражался односложно и зауряд но — да вдобавок не отрываясь смотрел на свои по-мужицки большие, красные руки.

Пробовали обучать его верховой езде. Но это был горе-наездник! Сколько ни бились опытнейшие жокеи, молодой граф болтался в седле, как старый еврей. Зрители помирали со смеху, а графиня, наблюдавшая из окна, сгорала со стыда.

Но особенно глубоко сердце несчастной матери ра нили, окончательно убив в нем любовь к младшему сы ну, два случая. В девятнадцать лет Цезарий влюбился в ее горничную — смазливую голубоглазую мечтатель ную блондинку, дочь обедневших дворян. По вечерам она обыкновенно садилась у раскрытого окна гардеробной и наигрывала при луне что-нибудь чувствительное на гитаре. Цезарий влюбился не на шутку, tout de bon и ухаживал за девушкой, как за ровней, робко и скромно добиваясь ее расположения: целовал ручку, вздыхал, а оставшись с ней наедине, краснел и опускал глаза. Одним словом, «этот бедный Цезарий» готов был уже наделать глупостей!

То ли дело — Мстислав! Он действовал в подобных случаях по-мужски и, не церемонясь, срывал цветы удовольствия, Горничную рассчитали и отослали подальше, а Це-зарий после этого заболел горячкой, едва не поплатившись жизнью за свою глупость.

В другой раз Цезарий, уже совершеннолетний (ему исполнился двадцать один год), отправился как-то посмотреть на ежегодное народное гуляние на Уяздовской площади. Паяцы, карусели, чертовы мельницы привели его в неистовый восторг. Вместе со всеми он громко хохотал и хлопал в ладоши, словно какой-нибудь простолюдин. Но больше всего ему понравилось, как молодые парни — подмастерья трубочистов и каменщиков — карабкаются на столб, намазанный мылом.

Глядя на эти акробатические упражнения, которые не всегда увенчивались успехом, Цезарий пришел в азарт; его охватила какая-то бесшабашная веселость. И когда один незадачливый подмастерье, взобравшись до середины столба, под свист и хохот зевак, съехал вниз, он не выдержал, подскочил к столбу и воскликнул:

— Ну-ка и я попробую!

Он сбросил английскую куртку, парижские ботинки и хотел уже обхватить руками намыленный столб, чтобы вступить в честное состязание с каменщиками и трубочистами, — но тут, к счастью, подоспел повсюду сопровождавший его Павел и оттащил упиравшегося и вырывавшегося Цезария от злополучного столба, заставив его обуться и одеться.

Граф, собравшийся лезть на призовой столб вслед за каменщиком и двумя малярами, произвел впечатление в толпе: на него стали показывать пальцами. Одни смеялись до упаду, другие расчувствовались чуть не до слез, какой-то подвыпивший старик сапожник даже побежал вдогонку за этим графом-демократом, которого тащил Павел, обнял его и звонко расцеловал в знак того, что одобряет его стремление побрататься с народом.

Графиня Виктория в это время вместе с княгиней Б. медленно объезжала площадь, наблюдая в лорнет выходки сына и при последней — лобызании с братом во Христе — едва не лишилась чувств.

Итак, у родных были все основания считать, что Цезарий не сумеет самостоятельно распорядиться своей — и немалой — долей наследства, которое было бы непростительным легкомыслием оставлять в его руках.

По достижении братьями совершеннолетия огромное отцовское состояние было по всей форме поделено между ними. Но, заботами и стараниями предусмотрительной матери, Мстислав получил в два раза больше брата.

Однако Цезарий не был в претензии, и когда мать с поверенным сообщили ему, что ему достанется Малев-щизна с пятью фольварками, а брату — Помпалин с «Ватиканом», десять фольварков и все отцовские капиталы, он не нашел в этом ничего несправедливого. Почтительно поцеловал руку матери, обменялся сердечным рукопожатием со стряпчим и поблагодарил за труды по устройству его дел.

Но даже и Малевщизной с фольварками управлял не сам Цезарий, а семья. Его землю сдавали в аренду, продавали, получая с нее доходы по доверенностям, которые он по первому требованию безропотно выдавал. А ему ежемесячно выделялась некоторая сумма на расходы, причем на руки он получал лишь небольшую ее часть — остальным распоряжались приставляемые к нему лица. Последние два года эту роль выполнял Павел. В его обязанность входило выполнять все прихоти молодого графа, но давать точный отчет во всех расходах старшим членам семьи. Все это было очень похоже на опеку. Но Цезарий не роптал, — во всяком случае, в его словах и поступках не было никакого намека на это

Может быть, молчаливый и покладистый юноша был себе на уме? Едва ли: недаром за ним установилась в доме репутация дурачка.