Господа Помпалинские. Хам

— Quelles nouvelles… какие новости от Вильгельма?

Розовое лицо Августа побагровело. Очевидно, брат затронул как раз самое больное место.

— Oui, oui! — заикаясь, сказал он. — Il у a du nouveau… Есть новости…

Святослав, казалось, не замечал его мучительного смущения и холодным, безжалостным взглядом, не мигая, смотрел ему в лицо.

— Il faut que je vous avoue… должен тебе признаться, дорогой брат, я немного расстроен.

— Это видно, — невозмутимо заметил тот. — Le jeune comte… молодой граф, кажется, не намерен образумиться.

— Ба! — оживился Август. — Вильгельм и благоразумие— это два противоположных полюса… Удачное сравнение, правда? — прибавил он, разглаживая бакенбарды. — Это князь Амадей сказал на днях в Английском клубе: «Уныние и наш бесценный граф Август — два противоположных полюса…» Да, я горжусь своей способностью никогда не унывать… je m’en vante…[326], хотя это не значит, что я легкомыслен в вопросах… chose… важных, имущественных.

— C’est vrai [327], у тебя хватило благоразумия если не умножить, то хоть не спустить своего состояния…

— Oui, mon frère [328], состояния я не растратил… Капиталов, правда, тоже не нажил, но имений не закладывал…

— До поры до времени… — вставил граф Святослав.

— Eh bien! До тех пор, пока Вильгельм не задолжал два года назад в Париже и Брюсселе сто тысяч франков…

— Как же, помню… Я тогда выдал закладную под алексинские фабрики…

— Всю жизнь тебе буду за это благодарен, дорогой брат. Я со стыда бы сгорел, если б пришлось просить в долг у посторонних…

— Eh bien! Eh bien! — сказал старший брат и махнул рукой, давая понять, что этот разгозор ему неприятен.

— Но сейчас, — начал граф Август и отвел в сторону глаза, — mais maintenant… Вильгельм опять просит денег…

— Сколько? — отрывисто спросил граф Святослав, — Une somme énorme… Огромную сумму… Во всяком случае, по моим средствам — огромную… Сам знаешь, дорогой брат, в какое трудное время мы живем и каким ударом по моему карману было закрытие одной из алексинских фабрик…

— Только по вине Вильгельма, не приславшего новых машин из-за границы.

— Oui. Вильгельм меня огорчает… очень огорчает… Но согласись, если бы не дурная привычка сорить деньгами, он был бы un jeune homme accompli ’.

— Ты слишком снисходителен к сыну, Август.

В глазах графа Августа, поднятых на брата, вместо смущения и озабоченности засветились умиление и нежность.

— C’est mon unique enfant… Это мой единственный сын… — тихо сказал он. — И… он так похож на свою мать! Вильгельм — вылитый портрет моей бедной, незабвенной Берты…

— К которой ты при жизни не питал особых чувств, а теперь изображаешь безутешного вдовца, — безжалостно сказал старший брат.

— Видит бог, я до сих пор горячо оплакиваю свою добрую, красивую, безвременно скончавшуюся жену, — чуть слышно прошептал Август, и на его опущенном лице выразилась неподдельная печаль.

— Mais vous êtes lugubre aujourd'hui… Ты сегодня что-то не в духе, — криво улыбнулся граф Святослав. — Кто из нас не жалеет о чем-нибудь в жизни? Но нам с тобой, Август, давно бы пора расстаться с напрасными сожалениями и научиться по достоинству ценить жизнь, которая не стоит ломаного гроша…

— Vous avez complètement raison, cher frère ^!, но бывают случаи… chose… обстоятёльства, когда трудно сохранить душевное равновесие.

— К ним и относится письмо…

— Вильгельма, — докончил Август. — Eh bien, oui, cher comte[329]. Последнее его письмо очень, очень меня огорчило…

— Что же он пишет?

Август вынул из кармана сложенный вчетверо листок веленевой бумаги.

— Но будь снисходителен к моему… моему… pour mon pauvre enfant[330],— с мольбой во взгляде и голосе проговорил он, протягивая письмо брату.

— Pardonnez-moi, — сказал Святослав, — чтение утомляет меня… Будь так добр, прочти вслух.

Август снова покраснел и беспокойно заерзал в кресле. Перспектива читать вслух письмо сына, как видно, ему не улыбалась, и развертывал он его очень медленно, словно желая оттянуть неприятный момент.

Старший брат с ледяным спокойствием наблюдал за растерянным лицом младшего, и тонкие, бескровные губы его кривила едва приметная насмешливая улыбка.

— Слушаю тебя, Август.

Выхода не было, и граф Август, заикаясь, начал: