Господа Помпалинские

— Ах, оставь! — сказал пан Вандалин. — Сам небось слышал, что меня так прозвали. Толстый да покладистый — вот и прозвали меня тюфяком дорогие мои соседушки и приятели, вовек их не забуду… И ведь правы были!.. Тюфяком родился, тюфяком жил, но, видит бог (тут пан Вандалин ударил себя в грудь пухлым кулаком), видит бог, больше этого не будет!.. Ага, вот и звонок! Это Адельця или Роза пришла обедать… Прости, дорогой… лакеев мы не держим — пойду открою…

— Дайте я! — воскликнул Павел и, прежде чем пан Вандалин успел встать с дивана, подскочил к двери и повернул ключ в замке.

Ч

— Пан Павел! — одновременно раздались два женских возгласа. Голоса звучали одинаково радостно, но один был громкий и решительный, а другой — тихий, дрожащий от затаенного волнения.

В комнату вошли две женщины: одна пожилая, небольшого роста, плотная, с добрыми карими глазами и обветренным, увядшим лицом, другая — девушка лет восемнадцати, стройная, худенькая, с длинными черными ресницами, которые бросали печальные тени на бледные впалые щеки. Одеты были обе скромно — в темные шерстяные платья. У пожилой, которая несла на плече корзину с крышкой, был на голове большой теплый платок, а у девушки на темных, плотно уложенных косах — скромная шляпка с черной вуалеткой.

Павел почтительно поцеловал даме руку, но, когда Роза протянула ему свою маленькую, худенькую ручку, весь преобразился. Лицо его озарилось такой глубокой нежностью и грустью, что сомнений быть не могло — громкое и славное имя не помешало ему влюбиться в бедную папиросницу с чердака. Черные длинные ресницы девушки медленно поднялись, и большие карие глаза на миг заглянули в лицо Павлу с таким выражением, словно робко признались: «Я ждала тебя! Я тосковала!»

— Вандалин! Ты до сих пор не одет! — смущенно сказала пани Адель, увидев мужа в дверях «гостиной» в грязном халате.

— Я сейчас, дорогая, сейчас! Заболтался вот немного с Павликом…

— А до его прихода разве не было времени?..

— У тебя, дорогая, на все хватает времени, у тебя все горит в руках… а вот у меня…

— Знаю, знаю, но по крайней мере сейчас иди и оденься! Иди же!

— Куда же мне идти? — спросил пан Вандалин, беспомощно озираясь и разводя руками.

И в самом деле, деваться было некуда; но пани Адель полушутливо, полусердито схватила мужа за руку и без церемоний подтолкнула к уродливой ободранной ширме, которая загораживала одну из кроватей.

— Там для тебя все приготовлено с самого утра, — сказала она и обернулась к Павлу.

А он? Странное дело! Куда девалась его радость? Как в воду опущенный стоял он поодаль от девушки с задумчивым, озабоченным лицом и молчал.

— Извините, пан Павел, мы с Розой должны заняться кулинарным священнодействием, то есть приготовлением обеда. Если вы не очень торопитесь, можете отведать его вместе с нами. Правда, он не очень обилен и изыскан, но вы ведь не будете привередничать за столом у своих друзей.

Казалось, для Павла ничего не могло быть желанней этого приглашения: уныния как не бывало — он весело подскочил к пани Адели, поцеловал ей руку н спросил:

— Может быть, я могу помочь?

— Конечно, — весело, в тон ему, ответила пани Адель, — опорожните вот корзинку, которую я принесла из города. Роза, ну-ка снимай перчатки… О чем задумалась, детка? И в шляпе стоишь… Раздевайся-ка поскорее да принимайся чистить картошку, Павел нарежет ее, а я подложу дров в плиту — что-то она плохо топится.

Странно было в нежных аристократических ручках Розы видеть большой кухонный нож и грязную, шершавую картошку… Залюбовавшись этими тонкими пальчиками, Павел резал картофелины как попало: то крупно, то мелко, а в его опущенных глазах то проглядывали грусть и жалость, то вспыхивало пылкое чувство. Глядя на него сейчас, трудно было поверить, что этот самый молодой человек час назад вел непринужденный светский разговор в роскошной гостиной графа Святослава.

Он не смотрел на девушку, словно боясь опять сказать взглядом то, что невольно выдал при встрече, и, казалось, был всецело поглощен работой. Роза тоже старательно чистила картошку, время от времени с удивлением или беспокойством поглядывая на замолчавшего Павла.

— О чем вы задумались? Я еще никогда не видела вас таким задумчивым и молчаливым, — сказала она с тревожной улыбкой.

— Да так просто! — отозвался Павел, не поднимая глаз и силясь улыбнуться в ответ. — Вот в Священном писании сказано, уж не помню где, во Второзаконии или в книге Чисел, что все имеет свой час: и радость, и печаль, и веселье, и раздумья…

— Ты, я вижу, начитан в Священном писании, — послышался из-за ширмы голос пана Вандалина.

— Да, любезный пан Вандалин, пришлось над ним покорпеть с кузенами под недреманным оком аббата Ламковского.

— Очень жалко, дорогой Павел, если для вас в самом деле настал час печали, — сказала пани Адель, не поворачиваясь от плиты.

— Ах, пани! — шутливо вздохнул Павел. — Будь у меня вот здесь побольше (он постучал себя по голове), я горевал бы, наверно, с самого своего рождения. Экое диво! Даже у великих мира сего бывают огорчения, — что уж говорить о такой козявке, как я…