Господи, подари нам завтра!

Рут с вокзала еле доплелась до дома. Увидев её, Бер хмуро сказал:

– Ну что? Проводила ? Не беспокойся, скоро вернётся. Придёт коза до воза.

Рут в ответ лишь покачала головой. Кто-кто, а уж она-то знала Ямпольских: «Норовистость и упрямство – испытание, которое пало на этот род. Им всегда тесно в своём доме. Они просто рвут куски от этой жизни. И сделаны на одну колодку».

Теперь всё чаще её взгляд задерживался на самом младшем из детей – сыне Науме. Он принадлежал к той половине человечества, к которой Рут относилась с уважительным снисхождением, хотя поступки мужчин зачастую казались ей безумными и жестокими.

Но в ту пору Рут считала, что не дело женщины их судить.

Зачинали они Нюмчика в пылу и страсти. И когда родился сын, Бер ошалел от счастья. А Рут с первого дня душой почувствовала, что это дитя принесёт в их дом немало хлопот. Увидев короткий большой палец на его руке, она подумала: «Будет вылитый Ямпольский».

И верно, мальчик, чем старше, тем больше становился похож на отца: такие же круглые карие глаза, та же горделивая посадка головы и тот же нрав – неукротимый и своевольный. А тут еще Бер, который не знал для него слова «нет». Рут старалась относиться к сыну так же, как и к дочерям. Тем более, что с рождением Нюмчика, Тойба лишилась покоя. Она ревновала Бера и Рут. Ябедничала по пустякам. И называла брата не иначе как «ваш любимчик». Все это беспокоило Рут.

– Зачем ты его балуешь? Почему не приставишь к своему делу? – начала наседать она на мужа, едва мальчик подрос, – эти вожатые, пионеры до добра не доведут.

Бер кивал головой, давно решив про себя: «Мой сын должен вырасти в согласии с этим миром и властью. Ему здесь жить. Хватит того, что я мечусь как неприкаянный». И потому в ответ на все нападки Рут только посмеивался:

– Хочешь дружить со свиньями – хрюкай!

Но когда Нюмчику исполнилось тринадцать лет, Рут добилась своего – Бер соорудил ему верстак и усадил рядом с собой. Только теперь она поняла, что такое Ямпольские. Нюмчик, точно норовистый конь, рвался на волю из упряжи, а Бер налегал на вожжи. Вначале шутя, играючи, а после изо всей мочи, но к кнуту не прибегал.

Они словно мерялись силами: кто – кого. И Рут со страхом смотрела на эту опасную игру, которая длилась целый год. Когда перевалило на второй, Нюмчик исчез. Вся семья была поставлена на ноги.

Обошли больницы и морги. Оставалось одно – заявить в милицию.

Но Бер сказал: «Нет!». Он не доверял этой власти и боялся её, в какую бы форму она не рядилась.

Прошла неделя. В доме стояла погребальная тишина. В глухом постукивании сапожного молотка слышалось что-то кладбищенское. Рут и дочери не смели проронить ни слова. Бер каменно молчал. В один из таких вечеров раздался стук в дверь. На пороге стоял Нюмчик, а за ним – мужчина в галифе, гимнастерке с петлицами и военной фуражке. Он подтолкнул Нюмчика, и они вошли в комнату.

Рут было рванулась к сыну, но Бер остановил её.

– Где был? – медленно, словно через силу, спросил он.

Мальчишка стоял, опустив голову.

– Что молчишь? – мужчина тронул его за плечо и, не дожидаясь ответа, весело сказал, – с поезда его сняли. Говорит: «Хочу научиться играть на гармонике и стать клоуном». Чуть ли не до Кавказа добрался. К цирку задумал прибиться.

– К цирку? – выдохнул Бер, и брови его изумленно поползли вверх.

– Дедушка Алтер ему кланялся, – злорадно вставила Тойба.

Раздался оглушительный удар, на щеке Нюмчика расцвёл багровый цветок отцовской ярости:

– Лёгкой жизни захотел? – Бер снова размахнулся, но Рут повисла у него на руке.

В глазах Нюмчика не было ни слезинки, только – ненависть.

– Запомни, папа, – глухо произнёс он, когда дверь за военным захлопнулась, – еще раз тронешь пальцем, и я доведу тебя с твоими сандалиями до тюрьмы.

– До тюрьмы? – точно эхо повторил Бер, и лицо его стало серым, – клянусь, я сдохну, но больше не сяду с ним за один стол, – пробормотал он сквозь зубы и выскочил на улицу, оттолкнув от себя Рут.

Так было положено начало войне между мужчинами рода Ямпольских. Ей суждено было продлиться четверть века и кончиться тем, чем кончаются все войны – смертью, слезами и пепелищем.

С этого дня жизнь Рут превратилась в ад. «И нашим, и вашим», – так называла она эту новую жизнь. Теперь страх не оставлял её ни на минуту. А бояться было чего. Три причины гнали от неё по ночам сон. Проклятые сандалии, выручка от них так и не принесла счастья дочерям. Георгиевский крест, который Бер упрямо держал на виду у детей. И лишенство – чью позорную печать несла семья Ямпольских. Любой из этих причин было достаточно, чтобы Бера посадили.