Господи, сделай так…

Каждое воскресенье хозяин уходил из дому и запирался в служебном кабинете на тайные свидания со своей избранницей. Та знай себе скакала да поскакивала на экране, счастливо не подозревая, какие невероятные замыслы на ее счет прыгают внутри начальника затерянного у черта на рогах лагеря, ударяя того под самую лысину. Хозяин любил и страдал.

После своих сладостных свиданий помолодевший полковник бодро хватался порулить отданными ему в подчинение служивыми недоумками и в позабаву — лагерными мразями. Ему надо было как-то оправдать свои воскресные набеги, и в интересах конспирации он принялся перестраивать (новомодное слово тоже легло на душу) быт и культурный отдых туземцев. Первым делом хозяин вздумал привести в порядок лагерный клуб, а всего первее — зал и сцену, чтобы его возлюбленная могла там устраивать свои концерты с разными номерами, но не с этой, прости господи, аэробикой, а, например, с народными танцами под помахивание платочком. Перестройка, как показывает действительность, — дело увлекательное и разрушительное. Лагерный полкан тоже увлекся, совершенно разрушив размеренный каторжный уклад.

У зэков сгрябчили их единственный выходной день. Хозяину хорошо — он и в понедельник свое отдрыхнет, а туземцы, наломавшись в неделю на “промке”, выползали к воскресным работам угрюмые, постепенно и неотвратимо наполняясь взрывной злобой. Полковнику было невмоготу смотреть на их медленное копошение, и он как мог — матом, угрозами и матерными угрозами — повышал производительность рабского труда. Производительность не повышалась, и хозяин самолично дотумкал до гениальных открытий всей социалистической экономики — он увеличил время непроизводительного труда. Зэков стали выгонять на воскресные работы сразу после утренней поверки. Хозяин тоже стал появляться на службе пораньше и, наблюдая за работами, готовил себя к счастливой встрече в телевизоре. Как только он испарялся, спеша на свое свидание, его подручные тут же объявляли перерыв в работах не только потому, что зэков опасно было лишать их законного сеанса аэробики, но, главным образом, чтобы самим не лишиться того же праздника.

В несчастное для всех воскресенье начальник так увлекся своими ценными распоряжениями, что не уследил за временем и уже было развернулся поспешить на любовную встречу, но буквально остолбенел, услышав, как за спиной вся его трудовая армия куда-то ломанулась, сминая всё и вся со своего пути. Он обернулся и увидел, что большая часть туземцев исчезает за оградой жилой зоны, а оставшийся грязный людской ком втискивался в двери клуба. Подрагивающий яростью полковник вошел следом в переполненный клубный зал.

Сбоку от сцены светился и гремел музыкой телевизор. Там гнулась и пласталась его единственная любовь, а ее скопом имели все набившиеся вокруг мрази в пару сотен своих затуманенных похотью глаз… Полкан взревел. Он не мог простить такого надругательства ни той московской профуре, ни — тем более — всем этим насильникам-убийцам-грабителям, которых необходимо для их же блага немедленно искоренять каленым железом со здорового тела страны, прочно вставшей на путь перестройки и ускорения социалистической демократии.

Все телевизоры из бараков забрали, и в следующее воскресенье зэки лишились своей единственной яркой радости, а может, и больше — своих надежд на возможный праздник в каком-нибудь завтрашнем дне… В понедельник туземцы забастовали и не вышли из “жилки” на “промку”. Заплутавший в любви и ревности хозяин совсем озверел таким поворотом и вызвал спецназ.

Серега снисходительно улыбался, наблюдая повальную аэробную эпидемию своих солагерников, но при таком раскладе было уже не до смеха. Ранее все необходимые дела по зоне ему удавалось неспешно сладить с режимником, но сейчас надо было действовать быстро, и Серега решился перетереть с хозяином. Режимник провел его в кабинет начальника лагеря и остался там же, что-то нашептывая на ухо полковнику. Тот брезгливо кривил мордой. Даже отсюда было слышно устрашающее тукание дубинками в щиты, которым развлекались спецназовцы, выстроившись перед входом в жилую зону.

— Значится, эт тебя недобитое ворье поставило смотреть за зоной? — Хозяин тыкал пальцем в Серегу. — Па-ачему не смотришь? Па-ачему допустил беспорядки? Па-ачему срываешь производственный план? Па-ачему расселся тут, как… как…

— Ну че ты закакакал? — разжал губы Серега. — Меня поставили смотреть не только за зоной, но и за тобой, а ты в беспредел граешься?

— Во-о-он! — заревел хозяин, вскакивая на ноги. — На киче у меня сгниешь!..

— Смотри, дуролом, — горем откликнется, — бросил Серега, вставая и поворачиваясь к выходу. Выхода не было. Вернее, он был за одной из шести совершенно одинаковых дверей, плотно подогнанных к сплошной до потолка стене дубовых панелей, но за какой именно — Серега не мог сориентироваться.