Господин Бержере в Париже

Это соответствовало действительности: великий барон оставил своей вдове настоящие сокровища искусства. Граф Даван ограбил для него провинциальные замки, выудил во всех концах Франции, на берегах Соммы, Луары и Роны у усатых, невежественных и обнищавших дворян портреты их предков, историческую мебель, дары королей своим любовницам, величавые памятники монархии и славное наследие знатнейших родов. В ее монтильском замке и в ее доме на проспекте Марсо имелись творения самых прославленных французских краснодеревцев и величайших резчиков XVIII века — комоды, медальеры, секретеры, стоячие и каминные часы, подсвечники — и бесподобные тканые обои блеклых тонов. Но хотя Фремон, а перед ним Термондр — просили ее послать на историческую выставку какую-нибудь мебель, бронзу, гобелены, она всегда отказывалась. Обычно щеголяя своими сокровищами и охотно выставляя их напоказ, на этот раз она не захотела ничего послать. Жозеф Лакрис укреплял ее в этом решении: «Не давайте ничего на их выставку. Ваши вещи раскрадут, сожгут. Да и удастся ли им вообще организовать их международную ярмарку? Лучше не иметь дела с этими людьми».

Фремон, уже несколько раз получавший отказы, настаивал:

— Вы, сударыня, обладаете столькими прекрасными вещами и столь достойны ими обладать, будьте же щедрой и великодушной, выкажите себя истинной патриоткой, ибо дело идет о патриотизме. Пошлите в Малый дворец ваше ризенеровское бюро, украшенное севрским фарфором. С такой мебелью вам нечего бояться соперников. Равную ей можно найти разве только в Англии. Мы поставим на бюро ваши фарфоровые вазы, принадлежавшие великому дофину, эти два чудесных китайских сосуда с бледно-зеленой глазурью, которые Каффьери оправил в бронзу. Это будет ослепительно!

Граф Даван прервал Фремона:

— Эта оправа не может быть работы Филиппа Каффьери,— произнес он тоном скорбной мудрости.— На ней имеется метка «С», увенчанная геральдической лилией. Это марка Кресана. Можно этого не знать. Но незачем утверждать то, что не соответствует истине.

Фремон продолжал упрашивать:

— Сударыня, покажите ваши перлы: присоедините к этому экспонату настенный ковер с лепренсовской «Московской невестой» ^{77}. И вы заслужите право на национальную признательность.

Она готова была уступить. Но, прежде чем согласиться, она вопросительно посмотрела на Жозефа Лакриса, который сказал ей:

— Пошлите им ваш восемнадцатый век, раз им его не хватает.

Затем из уважения к графу Давану она спросила, как ей поступить.

Он ответил:

— Поступайте, как хотите. Мне нечего вам советовать. Пошлете ли вы свою мебель на выставку или не пошлете, это все равно. Из ничего ничего не выйдет, как говорил мой старый друг Теофиль Готье.

«Номер прошел! — подумал Фремон.— Сейчас извещу министерство, что выцарапал коллекцию Бонмонов. Это стоит орденской розетки».

И он внутренне улыбнулся. Не то, чтобы он был глупцом. Но он не презирал общественных отличий и находил пикантным, что осужденный коммунар может стать кавалером ордена Почетного легиона.

— Мне еще надо подготовить речь для воскресного банкета в Грандз’Экюри,— сказал Жозеф Лакрис.

— О! — вздохнула баронесса.— Не трудитесь. Это лишнее. Вы так замечательно импровизируете!..

— А кроме того, мой милый,— заметил Жак де Кад,— вовсе не трудно выступать перед избирателями.

— Не трудно, если хотите,— отвечал избранник народа Лакрис,— однако дело во всяком случае деликатное. Наши противники кричат, что у нас нет программы. Это клевета; у нас есть программа, но…

— Охота на красных куропаток! вот в чем программа, господа,— вмешался Серебряная Нога.

— Но избиратель,— продолжал Жозеф Лакрис,— сложнее, чем обычно себе представляют. Так, меня избрали в Грандз’Экюри монархисты, затем, разумеется, и бонапартисты, а также… как бы это выразиться?.. республиканцы, которые не хотят республики, но все же остаются республиканцами. Такое умонастроение не редкость среди мелких торговцев в Париже. Например, колбасник, председатель моего комитета, кричит об этом во всю глотку: «Республика этих республиканцев, на черта она мне нужна! Если б я мог, я взорвал бы ее даже с риском самому взлететь на воздух. Но за вашу республику, господин Лакрис, я готов пожертвовать жизнью…» Конечно, есть почва для соглашения: «Объединимся вокруг знамени… Не дадим в обиду армию… Долой изменников, подкупленных иностранцами и подрывающих национальную оборону…» Чем это не почва для соглашения?

— Есть еще антисемитизм,— вставил Анри Леон.

— Антисемитизм,— ответил Жозеф Лакрис,— пользуется успехом в Грандз’Экюри, потому что в квартале много богатых евреев, которые заодно с нами…

— А антимасонская кампания! — воскликнул Жак де Кад, который был религиозен.