Господин двух царств

Ворота и Сила за ними устояли. Земля беспокоилась, становясь тверже, так, что это чувствовали даже обычные люди. Кто-то выругался, потеряв равновесие, сбитый с ног.

— Успокойся! — Голос Александра прозвучал резко.

Земля успокоилась. Сила отступила. Ворота распахнулись.

Свет залил храм. Александр вступил в него, его люди следом. Жрецы и их Сила рассеялись, сломленные, и бежали.

Но вельможи остались. Теперь, Когда все было кончено, они наконец обрели мужество и стали живой стеной вокруг своего царя.

Щитоносцы Александра с удовольствием порубили бы их всех, но Александр сказал:

— Нет.

Щитоносцы остановились. Они не опустили мечи и копья, но и не наносили ударов.

Ряд тирцев расступился. Царь Аземилк вышел вперед. Он был не такой высокий и крепкий, как Александр: маленький длиннобородый человечек с ястребиным лицом, как и весь его народ, но сохранивший гордость, даже потерпев поражение. Он медленно встал на колени, потом склонился до полу.

— Тир пал, — произнес царь Тира, и каждое его слово было полно горечи. — Александр победил. Все приветствуйте Александра, повелителя Азии.

Один за другим, хрипло, но достаточно ясно, вельможи откликнулись:

— Приветствуем Александра! Приветствуем повелителя Азии!

18

Тир пал. Его царь сдался, выразил покорность, подчинился Александру и получил прощение. Но его народ за сопротивление заплатил своими жизнями, состоянием и свободой. Когда Александру оказывали сопротивление, он был беспощаден, а здесь ему сопротивлялись до конца. Он взял город и все, что в нем было, продал его людей в рабство. Он совершил жертвоприношение Гераклу в храме, который ему отказал, перед жрецами, которые пытались бороться с ним, и устроил игры в честь победы на берегу, где так долго стоял лагерем.

В последний день игр, когда армия Александра и в городе, и в лагере довершала свой триумф вином и песнями, Мериамон шла по песку вдоль спокойного моря. Был вечер, в небе светила бледным светом луна, поблескивая холодно на колечке в ухе Сехмет. Тир лежал под звездным небом темной массой, кое-где блестели огоньки. Длинные печальные караваны его жителей ушли утром, одни вглубь страны, в Дамаск, другие на кораблях в Грецию и на острова. Когда уйдет Александр, придут новые жители, люди из деревень в глубине страны наполнят город, и он снова станет сильным под властью Александра, под управлением македонского наместника.

Такова война. Для победителя — все. Для побежденного, если ему повезло, — жизнь.

Кто-то подошел к ней по песку. Мериамон не удивилась, узнав осанку, разворот плеч, высоко поднятую голову.

— Ты знаешь, что беспокоит меня больше всего? — сказала она. — Похоже, мне нравится война, даже горе, которое она приносит.

Нико остановился недалеко от нее.

— Я думаю, я ее ненавижу, — ответил он. Было темно и безлюдно, и нельзя было ничего прочесть на лицах друг друга. Ворота между ними открылись, и стены растворились.

— Кровь, — сказала она, — я ее ненавижу. И убийство детей. Но сильный мужчина против сильного мужчины, город против завоевателей, царь против царя — таким и должен быть мир.

— Я не стану убивать детей, — сказал он. — И женщин, если только они не попытаются убить меня первыми.

— Я знаю. Я видела.

Нико подошел ближе, остановившись прямо перед ней, теперь Мериамон увидела его лицо, блеск его глаз. — Значит, ты была там. Такая… вещь, что была со мной.

— Что ты видел? — спросила она.

— Что-то вроде птицы, — ответил он, — но не совсем. Это была ты. Я подумал, что такое возможно.

— Так было проще, — объяснила она. Или попыталась. — Зная тебя и зная, что ты знаешь меня. Но ты не мог видеть меня. Царь отправил бы меня назад, если бы я захотела пойти с ним. Понимаешь, он мог видеть меня.

— Понятно. — Голос его прозвучал бесстрастно. Она закусила губу. Ей очень хотелось рассмеяться вслух, но вряд ли стоило делать это.

— Ты обиделся? Ужасно?

— Ладно, — сказал он, — не ужасно. Но ты могла бы сказать мне.

— Чтобы ты запретил мне?

— Разве я имею право запрещать тебе?

— Но ты ведь все равно бы запретил?

— Возможно, нет, — сказал Нико после некоторого раздумья. Его руки сами легли ей на плечи и вздрогнули, почувствовав под тончайшей вуалью обнаженную кожу. Но убрать пальцы он не мог.

Они наконец почувствовали свою гибкость и медленно вспоминали свою силу.

Она не шелохнулась и не убежала. Сердце ее сильно забилось. Сейчас он будет трясти ее, назовет колдуньей и обманщицей, заплатит ей так, как она заслуживает, за то, что она им так воспользовалась.

— В тебе есть больше, чем известно кому-либо, — сказал Нико. — Даже царю.

— Он знает, — грустно ответила она.

— Не все.

— Достаточно.

— Ты кажешься такой маленькой, — сказал Нико. — Такие удлиненные глаза, такой сильный голос, а как ты держишься — то скользишь, словно темная мышка, то ведешь себя, как царица. И носишь платья, которые могли бы взбунтовать целую армию, но ни одна армия не осмелится, если ты сама не захочешь.

— Тебе не нравится моя одежда?

Он открыл было рот. Закрыл. Потом сказал:

— Мне она слишком нравится.