Господин Ганджубас

«Дорогой Говард!

Последние восемь часов я провел с агентами Ловато и Уэзайном здесь, в Оукдейле, и согласился рассказать им все, что знаю о тебе и об этом деле. Следовательно, я буду давать показания против тебя на суде. Я предупреждаю тебя об этом не только для того, чтобы успокоить собственную совесть, но и для того, чтобы призвать: признай себя виновным и пойди на сделку с правительством, пока не поздно.

Два года я молчал, так что ты можешь представить, каким мучительным стало для меня это решение. Я осознаю, что маленькая Эмбер, всегда любившая своего дядю, теперь будет думать обо мне только как о человеке, который предал ее отца и отправил его навсегда в тюрьму. Но мне пришлось выбирать между преданностью тебе, старому другу и зятю, и любовью к Джуди, Пегги и Бриди. Мне грозит новый приговор — от пятнадцати до двадцати лет тюрьмы. Я не в праве возложить подобное бремя на свою семью, когда мне предлагают свободу. Я согласился сотрудничать с правительством.

Сотрудничество в чем-то похоже на беременность: середина тут невозможна. Согласившись рассказать правду, я должен буду выложить все, с первой и до последней нашей встречи. Сегодня мне начали задавать вопросы, медленно и методично. Завтра они вернутся, и так будет, пока они не выспросят все. Отвечая им, я словно бы слышал себя со стороны, голос человека, свидетельствующего в зале суда. И, слушая этот голос, я окончательно осознал, что у тебя нет шансов. На суде тебя уничтожат, и я стану одним из орудий твоего уничтожения...

Моего свидетельства достаточно, чтобы тебя утопить. Мы слишком долго были хорошими друзьями, ты и я, и мне известно о тебе слишком много. <...> Как бы ты ни был находчив и изобретателен — а я никогда не преуменьшал твоих способностей, — на сей раз тебе не выкрутиться. <...> Провести остаток жизни за решеткой будет не только позорной растратой всех твоих дарований, но и ужасной трагедией для всех, кто тебя любит, нуждается в тебе и кого ты оставишь позади. <...> Поэтому, как бывший католик валлийскому баптисту, я советую повиноваться более могущественной власти. Extra ecclesiam nulla salus — нет спасения за пределами церкви. Боюсь, не миновать унизительной потери престижа, но если ты хочешь воссоединиться с детьми, пока они еще не выросли, я не вижу иного выхода, кроме полной капитуляции. Ты окружен, тебя превосходят количеством и силой — нет никакого бесчестья в подобном проигрыше.

Я хочу, чтобы маленький Патрик гордился своим именем. Я хочу, чтобы мне не пришлось в зале суда показывать на тебя пальцем и выдавать, глядя в холодные, незнакомые глаза, все секреты двадцатилетней дружбы. Пожалуйста, не заставляй меня это делать. Каким бы ни было твое решение, с тобой все мои молитвы.

Патрик».