Господин Ганджубас

Молва о славном местечке, где курят наркотики, распространилась повсюду. Ко мне забредали заезжие студенты Сорбонны и Гейдельберга, странные представители зарождающегося лондонского андеграунда. Заходил Марти Лэнгфорд, изучавший искусство, несколько друзей из Кенфиг-Хилл. Даже Джон Эсам, поэт-битник, который выступал в «Полном контакте», удостоил меня своим посещением. Он предложил мне купить ЛСД, о котором я никогда не слышал. Каждая доза представляла собой кусочек сахара, впитавший каплю наркотика, и стоила три фунта. Эффект как от гашиша, сказал Эсам, но гораздо мощней, и снадобье абсолютно легально. И то и другое было правдой. Я купил несколько кубиков и припрятал. Навел справки среди друзей. Кто-то сообщил мне, что ЛСД — тот же мескалин, о котором писал Олдос Хаксли13. И вроде бы гарвардский ученый Тимоти Лири14ставил эксперименты с ЛСД.

Неделю спустя Фрэнсис Линкольн, веселая студентка из колледжа Самервилл, пригласила меня на чашку чая. Бог знает почему, я решил, что настал подходящий момент, и съел один кубик примерно за час до встречи. Выходя из Баллиола, я не ощущал никакого эффекта и подумал, что, должно быть, меня надули. Вставило, когда я уплетал пирожные к чаю. Картины на стенах ожили. Цветы в вазах тяжело и ритмично задышали, композиция Rolling Stones зазвучала как божественная оратория Генделя, исполняемая под аккомпанемент африканских тамтамов. Попытки объяснить Фрэнсис, что творится у меня в голове, успеха не имели. Когда «ливерпульская четверка» с обложки альбома Please Please Me вскочила и заиграла, я сказал, что мне пора. Милосердная Фрэнсис довела меня до Баллиола и оставила перед главными воротами.

Следующие несколько недель я посвятил тому чтобы добить сахарные кубики. При участии нескольких друзей. Заглянул Эсам, и я приобрел еще несколько кубиков. После одного из них пришли кошмары. Вместо увлекательного, будоражащего мысль дзена, полного блаженных видений, нахлынули мрачные, пугающие образы, накатил психоз. Цветы не дышали, но превращались в оборотней и летучих мышей. Ничего забавного — я стал страдать от депрессии, мучился мыслями о смысле жизни, ее тщете. Хотя самые неприятные ощущения прошли через какое-то время, проблемы, порожденные ими, остались.

Я попробовал принять еще ЛСД и разобраться с тем, что меня тревожило. Не помогло. Кошмары продолжались. Между дозами я читал все, что хоть отдаленно имело отношение к ЛСД: «Рай и ад», «Двери восприятия» и «Остров» Олдоса Хаксли; перевод «Тибетской книги мертвых» Эвана Уэнца; «Галлюциногенные наркотики» Сидни Коэна; «Психоделический опыт» Тимоти Лири, Ни одна из книг не рассеяла депрессию, от которой я страдал, Я замкнулся в себе, стал мрачным, подумывал о самоубийстве, возможно, сошел с ума, И хотя хеппенинг в моей комнате продолжался, я в нем почти не участвовал — просто сидел в углу.

Черт знает почему, в те дни иметь пневматическую винтовку правилами колледжа не возбранялось. Своей винтовки у меня не было, но кто-то оставил ее у меня в комнате. Однажды вечером, оставшись в одиночестве, я выставил дуло из окна, целясь в прохожих и выкрикивая бессмысленные пошлости. Большинство людей попросту не обращали на это внимания, но один завелся и тоже начал орать: мол, я понятия не имею, что такое настоящая война, и, окажись лицом к лицу с врагом, побоялся бы нажать на курок. Я нажал. Винтовка не была заряжена, но тот человек испугался и дунул к Портерс-Лодж с очевидным намерением настучать, У меня хватило здравого смысла рвануть в подвал. Пробежав через него, я оказался довольно далеко от места событий и увидел декана, вышедшего из Портерс-Лодж. Он тоже меня увидел и попросил пройти с ним в мою комнату. Мы вошли и увидели на полу пневматическую винтовку. Декан объяснил мне, что из винтовки стреляли в кого-то на улице. Понятно, что меня в комнате не было, но не зайду ли я к нему через час?

Выслушав внушение: зачем связался с дурной компанией? — я поведал о душевной пустоте и депрессии, а также их вероятной причине — употреблении по-прежнему не запрещенного ЛСД. Не скрыл и того, что полностью забросил учебу. Последнее декана не особенно беспокоило. Он настаивал, чтобы в оставшиеся до конца семестра шесть недель я отдохнул, сосредоточился на интересном факультативе, выбрал предмет, который буду сдавать на выпускных экзаменах. С преподавателями он все уладит. И почему бы мне не вернуться в театральный кружок?

Джон Минфорд в то время ставил пьесу Петера Вайса «Марат и Сад». Никаких подходящих ролей для безбашенных уэльских хиппи там не имелось, но поскольку почти все герои были сумасшедшими, он обещал подумать насчет меня. Он дал мне роль Певца, в которой востребовались мои личные качества: обдолбанность, неряшество, угрюмость, повадки сексуального маньяка. Я должен был исполнить четыре песни: две в стиле Элвиса Пресли, и еще две в стиле «Роллингов». Роль просто создали для меня.