Господин Гексоген

Словно в подтверждение его слов, из темной глубины водоема, по которой разбегались плески падающих блестящих ручьев, всплыла красная пучеглазая рыбина. Осмотрела их выпуклыми, телескопическими глазами, хватанула серебряный пузырек и ушла в темноту. Белосельцеву с его вернувшейся мнительностью показалась, что рыба следит за ними, слушает их разговоры, и они в безлюдном дворике находятся под пристальным наблюдением бессловесных рыб, мерцающих зайчиков солнца, удаленного, смиренно стоящего официанта. В словах Кадачкина он уловил едва различимое дребезжание, как в колокольчике, по которому пробежала трещинка, искажающая чистый звук.

– И нечто подобное, как мне давали понять, существует в ГРУ. Закрытая, хорошо организованная когорта, включающая отставников-генералов, офицеров, внедренных в коммерческие структуры, военных атташе посольств, командующих округов, генштабистов. Якобы эта группа составляет свой орден, соблюдает свою конспирацию. И многие из необъяснимых процессов нынешней политической жизни – крах движений и партий, возвышение корпораций и банков, срыв безупречных операций власти – объясняются существованием этих двух орденов, их борьбой и соперничеством, разницей их представлений о будущем государства Российского. Впереди решающая схватка двух тайных обществ, которая и определит судьбу России. Будем ли мы или нет. Ты ничего об этом не слышал?

Трещинка искажала и гасила звук, как в бронзовом буддийском колокольчике с крылатой танцовщицей из Ангкора, стоящей у него на столе. Белосельцев улавливал это легкое фальшивое дребезжание, глубоко сокрытое в доверительных интонациях старого друга. И уже неслучайными казались их встречи. Та, в день усекновения головы Шептуна, и эта, в дни роковых ожиданий. События, прокатившиеся над их головами с момента расставания на солнечном аэродроме Лубанго, когда жужжащие моторы пронесли Белосельцева над песчаной горой с огромной скульптурой Христа, эти события могли изменить их обоих. Превратить во врагов, поставить в разных углах враждующего, расщепленного общества. И не следовало бы им обнаруживать свои нынешние сущности, а лишь вспоминать то давнишнее, полное красоты и опасностей время, осмысленное и великое, когда оба они, африканисты-разведчики, в разных структурах служили единому целому – своему государству.

– Ничего об этом не слышал, – рассеянно сказал Белосельцев, старинным приемом создавая защитный экран вокруг мыслей, подлежащих сокрытию. Этим экраном были воспоминания об Африке, о ее таинственной красоте и природе, среди которых он выполнял боевое задание. О ее красноватой земле, пахнущей тлением, с остатками ядовитой пыльцы, чешуйками хитина умерших крылатых тварей, с комочками глины, словно пропитанной кровяными тельцами, и он на камне, на берегу океана, рисовал красной глиной профиль африканской красавицы. – Ничего об этом не слышал. А в чем их сущность, эти двух орденов?

– Мне, конечно, трудно судить. Я мало что знаю. Быть может, это вымысел фантазеров, желающих на пепелище, среди полной беспомощности и разгрома, усмотреть иллюзию сопротивления. – Белосельцев чувствовал, как Кадачкин закладывает дистанцию между собой и тем, что намерен был сообщить. И длина этой дистанции содержала в себе степень достоверности, уровень обмана, глубину сокрытия, на которую желал спрятаться от Белосельцева его прежний боевой товарищ.

– Будто бы в недрах госбезопасности, после разгрома Берия и хрущевских репрессий по отношению к элите разведки, возникло потаенное, глубоко законспирированное ядро, затаившее ненависть к партийным дилетантам, к комсомольским выдвиженцам, захватившим контроль над КГБ. Этот тайный кружок восстановил влияние органов и добился устранения Хрущева, но эта цель казалась промежуточной, и конспираторы госбезопасности поставили целью захват власти в стране, устранение одряхлевшей идеологии, проведение радикального реформирования косного государства и общества. Кружок, возглавляемый Андроповым, и стал основой «Тайного ордена КГБ»…

Белосельцев слушал Кадачкина, словно заносил его мысли на тонкие листы папиросной бумаги. По контурам пустоты, по отсутствующим фрагментам рассказа он сможет угадать скрытые побуждения собеседника. Он слушал машинально, старался не понять, а запомнить, заслоняясь от проницательного взора Кадачкина картинами африканской природы.

Джип с ангольским водителем качается в лесной колее. Грузовичок с двуствольной зениткой задевает низкие ветки. И в открытое окно влетает горячий, влажный ветер Африки, пахучий и маслянистый, как женские подмышки.