Господин К. на воле

Он смерил взглядом высоту ворот и высоту стены, глаза налились кровью от напряжения — свет уже мерк. Как и следовало ожидать, снаружи и ворота, и стена казались куда как суровее, выше, неприступнее.

— Это я, Козеф Й.! — завопил он в сильнейшем волнении, взмокнув от пота.

Он отступил, разбежался и бросился на малые ворота, больно о них ушибившись. Но снова столкновение между его перепуганным телом и металлом не произвело никакого звука, хотя бы самого слабого — опять неудачная, более чем неудачная, попытка. Он развернулся и пробежал несколько метров вдоль стены, ища пролом, выемку, хоть что-то. Тут же вернулся и исследовал другой десяток метров в противоположной стороне. Безрезультатно.

Он подобрал с земли камень и заколотил им о железо, надеясь хоть так вызвать отклик, знак, что-нибудь.

— Господин Франц, господин Франц! — надсадно прокричал он еще раз-другой, выбившись из сил.

Попробовал вскарабкаться на ворота, но только поранил ладони и коленки. Вспомнил, что завтра ему выдадут новую одежду со склада, знак освобождения. Да, абсолютно необходимо вернуться, быть там, с той стороны, внутри, и самое позднее до рассвета. Правда, он уже потерял счет времени. Несколько минут он выжидал, замерев, надеясь, что какой-нибудь звук изнутри подскажет ему, хоть самую малость, что делают заключенные в этот час, что у них сейчас по графику. Но нет, тишина была полная.

«Главные ворота! Конечно, главные ворота!» То, что он пришел к такой нормальной мысли, его слегка успокоило. Надо просто пойти к главным воротам, где наверняка кто-то есть. Не может быть, чтобы там никого не было. Ему, Козефу Й., ныне освобожденному, нечего бояться, поскольку он ничего плохого не сделал, он может спокойно явиться к главным воротам и объяснить что и как. Провинился, есть такое дело, но впредь этого не повторится, а сейчас — да, провинился. Он чистосердечно признается. Он расскажет все. У того, кто окажется у ворот, будут все средства его проверить. Его знает столько народа! Он был образцовым заключенным. Как хорошо он работал на огороде! Его камера под номером 50 стоит открытая. Уж это-то можно легко проверить.

«Так мне и надо», — сказал он себе, пускаясь в путь вдоль стены на поиски главных ворот.

Стены подпирались контрфорсами, которые приходилось огибать. Часто путь шел в горку, а потом вниз, поскольку местность, поначалу ровная, постепенно превратилась в более чем пересеченную — овраги, пригорки, довольно-таки глубокие рвы, чередующиеся с каменистыми, крайне опасными участками. Козеф Й. с растущим изумлением обнаруживал, что тюрьма, в которой он пробыл столько времени, занимала такую большую территорию. Ему не попалось ни одной тропинки вдоль стен, так что приходилось прокладывать путь через бурьян, через камни и через давшие уже пух кусты. Почва местами была очень вязкая, а из-за дождей, шедших в последние дни, образовалось немало болотцев, которые он либо перепрыгивал, либо огибал. Время от времени он останавливался, отступал на несколько шагов от стены и изучал ее верхний край в надежде заметить освещенное окошко или фигуру часового. Но ничего подобного не было и в помине, и от этого Козеф Й. впал в состояние еще более нервное и суетливое. Не то что освещенного окна, но и вообще хоть какого-нибудь окна он не увидел. Ни бойницы, ни щели на худой конец. Стена высилась глухая и неумолимая, внушая чувство, что она огораживает необъятное, но лишенное жизни пространство.

Проходив так несколько часов (по крайней мере по своим ощущениям), он остановился перевести дух. По числу поворотов Козеф Й. вывел, что тюрьма имеет крайне неправильную форму — возможно, в результате ряда последовательных пристроек. Кто не знает, что, если четыре раза повернуть на 90 градусов вправо, вернешься к пункту, из которого вышел? У него же было впечатление, что он гораздо больше раз поворачивал на 90 градусов, и не видел никаких признаков, что возвращается к малым воротам.

Изменился и пейзаж. Слабо освещенный и почти иллюзорный силуэт города, в звучную крапинку собачьего лая, давно скрылся с глаз. Скрылась светящаяся полоса на горизонте, а звезды, сколько их еще оставалось на небе, утратили прежнюю силу. Только стена еще отражала, но все анемичней, остатки света — столько, чтобы помочь Козефу Й. не потерять из виду ее саму.

Он опять с досадой пустился в путь. Теперь он жалел, что не нарвал яблок — мог бы время от времени подкреплять силы. Вечерняя сырость усиливалась. Ботинки часто проваливались в грязь, и пальцы на ногах уже пробирало холодом. Стало темновато — не определить, как обходить болотца и полные водой рвы. Чтобы не терять времени, он решил идти напролом, иногда по колено в грязи или в воде. Но попадались и участки с высокой травой, пропускавшей его по себе легко и притом очищавшей от грязи.