Господин К. на воле

Козеф Й. растерялся. Ослабевший зэк все время соскальзывал со стула, как будто у него было размягчение позвоночника. Поэтому Козефу Й. приходилось стоять рядом и подпирать его. Он цепко держал его за одно плечо, а человек по временам поднимал к нему голову с той же тупой, благодарной улыбкой.

«Что, ей-богу, тут происходит?» — сорвался Козеф Й. после десятиминутного ожидания.

Козеф Й. почувствовал, как его желудок собирается в ком ненависти. Куда делся Фабиус, не сказав ему ни слова? Во что он тут превратился, почему обязан всех поддерживать и всегда быть у всех под рукой? Ни о чем не попросили, просто бросили на него эту фигуру. И сама фигура — как это она стала вдруг такой мягкой, что не может удержаться на стуле?

Ярость настолько захлестнула Козефа Й., что он отнял руку от плеча фигуры. Как будто испытав шок от потери поддержки, все мышцы фигуры собрали последние ресурсы, и тело затвердело.

«Ага, можешь все-таки!» — завопил голос в мозгу Козефа Й. Что самое удивительное: при отсутствии жалости, его раздражало плачевное состояние фигуры, чья голова завалилась к тому же на правую сторону, выставляя опухоль напоказ, довольно-таки навязчиво, во всей своей красе. Козеф Й. оторвался от фигуры, окаменевшей на стуле, однако, к своему собственному удивлению, направился не к выходу, а в тот конец коридора, где скрылся Фабиус. Он яростно распахивал все двери, которые попадались на пути. В пятой или шестой по счету палате, только Козеф Й. собрался закрыть дверь, его окликнули. Это был скорее не оклик, а мычание, смутно напомнившее ему что-то из недавнего времени. Он снова вошел в палату и оглядел ее. С одной постели в углу свисала рука. Козеф Й. подошел. Человек приподнялся.

— Вас послали от комитета? — спросил он.

Козеф Й. открыл было рот, чтобы ответить, но человек его опередил.

— Это не демократия, — выпалил человек, хватая его за оба рукава. — Гадюшник, сборище подонков. Два года бился, чтобы попасть в лазарет.

— Два года! — подхватил Козеф Й., чтобы угодить человеку.

— Два года, — просвистел человек своим абсолютно беззубым ртом. — Чего я только для этого не делал, Господи Боже ты мой, чего только не делал! Вы и представить себе не можете, господин Козеф, если бы вы только могли себе представить… Но мы тут с вами с глазу на глаз… так вот, я предпочел оголить рот от зубов, лишь бы оттуда выбраться.

— Да что вы, — сказал Козеф Й. больше из вежливости.

— А что, не видно? — Человек с некоторым испугом вздрогнул.

— Видно, видно, — подтвердил Козеф Й.

— Господин Козеф, господин Козеф, — вскричал человек и снова вцепился в него обеими руками. — Настоящая демократия, какой я ее застал, эге-ге, уже в прошлом! Понимаете? Ото всего, что было, остались только слепые принципы, ни на что больше не годные. Вот так. Когда люди ни на что не годны, то и законы ни на что не годны. Вы знаете, сколько я заплатил, чтобы сюда попасть?

— Заплатили! — подхватил Козеф Й.

— Заплатил, да, абсолютная дьявольщина, но мне удалось. Там, если не умеешь лавировать, тебе не уцелеть…

Козеф Й. перестал слушать. Ему казалось, что у человека начался бред. Однако не так-то легко было избавиться от хватки человека с оголенным ртом. Так что он не отводил взгляда и все время кивал головой, но слова говорившего растворялись в его мозгу без следа.

Человек с оголенным ртом весьма сдержанно относился к принципу жеребьевки. Демократии не следует быть лотереей, и все же в ее основе находился этот несчастный принцип, потому что ничего получше не подворачивалось. Даже и больные сменялись по тому же принципу.

— Какие больные? — вздрогнул Козеф Й.

Больные из города. Больные из свободного мира. От времени до времени, если случалась оказия, они менялись с больными из тюремного лазарета. С теми, конечно, которые подавали признаки выздоровления и, значит, могли продержаться и вне лазарета.

Козеф Й. глупо хмыкнул.

Человек с оголенным ртом обиделся. Почему Козеф Й. смеется? У него есть возражения против этой практики комитета? Если у него есть возражения, он волен предать их гласности на любом очередном заседании.

Нет, у Козефа Й. нет никаких возражений. Но куда девались больные из лазарета?

Больные из лазарета становились свободными людьми. Равноценный обмен, по существу. Больные из города могли поправить здоровье и тем самым спасти себе жизнь. А тюремные больные могли подправить личность и, в каком-то смысле, тем самым тоже спасти себе жизнь. Ни один больной, по обмену попавший в свободный мир, не жалел ни секунды о месте, оставленном в лазарете. Конечно, приходилось сталкиваться с недоумением, недоверчивостью. Ведь, по сути дела, людей выкрадывали, чтобы перевести в свободный мир. Но когда им объясняли, все утрясалось.

А не случалось ли, чтобы кто-нибудь умер?