Господин мертвец

Нравится мне это или нет — но от разговора с матерью не отделаться. Тут уж ничего не попишешь. Неизменные ее вопросы, неизменные мои ответы. Как обычно, уклончивые. Все нормально. Ничего не изменилось. Меня все задолбало… Нет, сей последний факт я ей не сообщаю. Мама должна верить, что все хорошо. Если я пытаюсь оспаривать ее уверенность в том, что этот мир прекрасен, мама принимается плакать. А это я ненавижу больше всего на свете. Она считает себя ответственной за мою жизнь, а я окажусь виноват, если порушу ее безоблачный оптимизм. Так что я никогда не бываю с ней искренен. Мама расстраивается, если я сообщаю ей, что мне не хочется разговаривать. Или когда я сообщаю, что все нормально, все как обычно. Это пугает ее. Она полагает, что покой и стагнация присущи лишь мертвецам. Мама пребывает в святой уверенности, что до тех пор пока мы живы, нам следует думать и говорить только о приятных вещах. И больше улыбаться. Но мама, я медленно гнию изнутри. Я так жутко несчастлив.

Нет, этого я не говорю. Мы прощаемся.

Через десять минут звонит старший брат. Очевидно — по просьбе матери. Он не знает, о чем со мной говорить.

— Как поживаешь? — спрашивает он.

— Привет. Все отлично, — отвечаю я бодро и поспешно. — А как ты?

Брат рассказывает о поездке во Флориду. По пути домой он заехал в зоомагазин и купил четырех ящериц для своих троих детей. Четыре — на тот случай, если одна сдохнет по дороге. Иначе придется оправдываться и выдумывать объяснения. Все выжили. Мартин — трех лет от роду — спросил папочку, почему ящериц четыре. Для кого же четвертая? Брат сказал Мартину, что у одной ящерицы родился малыш. Мартин спросил, у которой. Брат указал на первую попавшуюся. Мартин спросил, откуда он вылез, и брат сказал: из-под хвоста.

Просто прекрасно. Мы прощаемся.

Вырубить телефон!

Мой брат так и не сумел найти свое место в жизни. Он и дальше будет изворачиваться и увиливать, выдумывая очередную маленькую ложь, которая всех устроит. Но эти бесконечные полуправды в конце концов превратят его в подделку — сделают таким же ненастоящим, как и слова, которые он изрекает. И через десять или двадцать лет даже собственные дети не узнают его.

«Кто этот самозванец? И где наш папа?»

«Да вот же он. Перед вами».

Я сам — ничуть не лучше. Мы оба до бесконечности запуганы жизнью.

Если я думаю о смерти, то всегда представляю ее так: я вхожу в пределы территории обитания тигра, и тигр этот голоден. Эта картинка привиделась мне однажды ночью и осталась на годы. Такая смерть казалась самой правильной для человека вроде меня — не могу сказать, почему. Впрочем, теперь я вижу это иначе. Мне представляется другое животное. Я по-прежнему хочу быть съеденным заживо, но сейчас я предпочел бы погружение в океан. Возможно, на меня накинется агрессивно настроенный морской лев. Можете не верить, но я действительно этого хочу. Надеюсь только, что меня разорвут на части, а не заглотают целиком…

Возможно, прогулка поднимет мне настроение… Да! Долгая-предолгая прогулка. Сегодня пасмурно. Я надеваю свою шляпу и выхожу на улицу…

Дети и Отцы

Отец пробыл со мной недолго. Пять лет — и нету отца. Мать умерла. С сестрой я никогда не встречался. Единственное существо, заменившее мне всю семью разом — мой пес Липучка. Я назвал его в честь отца, отбывавшего пожизненный срок в Ливенворте, дабы увековечить его прозвище. Отец занимался тем, что заливал людям клеем рты, пока они не переставали дышать… У меня сохранилось воспоминание из раннего детства: отец брассом переплывает длинный пруд, а я сижу у него на плечах. Мой огромный волосатый скакун, мой плавучий медведь. Отец был плотником и зарабатывал приличные деньги, но стал получать вдесятеро больше, когда подвязался выполнять всякие особые задания для крутых парней. Он привязывал жертву к верстаку и наполнял ему рот столярным клеем. Потом переворачивал его на бок и проделывал то же самое с ушами. Не говори зла, не слышь зла… Если парня надлежало оставить в живых, он заливал клеем другие отверстия или опечатывал смолой его гениталии — так же, как искусный мастер бальзамирует скорпионов в янтаре.

После того как забрали отца, я был бы рад, если б меня воспитали волки. К сожалению, этого не произошло. Я попал под неусыпный надзор моих деда с бабкой — Иззи и Иды. Мультипликатор может нарисовать человека, чей рот застегивается на молнию — и дети будут смеяться. Мой отец сделал подобное в реальной жизни — и будет сидеть в тюрьме до конца своих дней.

Я рисовал людей с перепончатыми ступнями. Иногда мне снилось, что я лягушка. Лягушкой я бы и хотел остаться — сидеть, наполовину погрузившись в пруд, в три часа ночи оглашать окрестности громким кваканьем, присоединяя свой голос к лягушачьему хору, и заниматься сексом с другим тварями, столь же скользкими, как и я сам. Никогда и ни за что я бы не согласился превратиться в принца. Я мечтаю оторвать принцу голову.