Господин мертвец

Конченым неудачникам, то есть тем, кто делает вид, что намерен покончить со своей жалкой жизнью, Ванда дает свой домашний номер телефона. На всякий пожарный случай. Но, так как я — одинокий, загнанный и несчастный, я считаю себя вправе звонить ей несколько раз в день, обычно после закрытия баров. В эти минуты у меня появляется потребность поболтать с моим эмоциональным тренером, подпитаться социальными витаминами. К этому часу уровень моего гнева на этот поганый мир уже упал со ПО до 50 процентов. Она начинает с того, что уже поздно, что не стоит злоупотреблять своей привилегией, увидимся завтра, хороший сон все лечит. Это меня заводит. Какой тут может быть сон. Она сама сказала мне однажды, что я привлекателен. Это подействует на любого мужика. Вскоре на мои звонки начинает отвечать ее муж. Он требует, чтобы я перестал трезвонить, иначе он сообщит в полицию (ой, я сейчас же лягу в постельку). Однако все, на что они способны, — это включить автоответчик с сообщением, что их якобы нет дома (вранье!) и, пожалуйста, оставьте ваше имя, дату и время звонка после сигнала. Это приводит меня в бешенство. Я наговариваю на пленку свое имя, дату, время, год, а также сообщаю им о размере и цвете своих яиц. Я говорю до тех пор, пока пленка не заканчивается. Я знаю, что она все слышит. Слышите, она нужна мне. Кто-нибудь способен понять, что это значит? И мне кажется, что она тоже меня любит. Когда она смотрит на меня, ее глаза готовы выскочить из орбит, словно предназначены только мне. Просто она стесняется.

Таким поведением она хочет сказать: «Приди и возьми меня! Порви меня, варвар!» Так что однажды поздно ночью я действительно пришел. Положившись на интуицию, которая уже далеко меня завела, я выбрал день, когда ее мужа не было в городе. Мне даже не приходится выламывать дверь. Она сама меня впускает, пятится назад, смотрит на меня, словно говоря: «Наконец-то, любимый!», а потом вдруг приказывает уходить, убираться ко всем чертям, потому что она устала и завтра у нее тяжелый день — консультации с самого утра. Она выглядит напуганной. Это так сексуально. Я отвечаю ей, что больно занятые люди пафосны. Все чем-то заняты. Я, например, в данную минуту занят по уши. Но мы это поправим. В горизонтальном положении. Когда я беру ее за голову и пытаюсь поцеловать, она отворачивается. Весьма отзывчиво. Она отбегает в другой конец комнаты, как будто мы играем в салки и я — водящий, но вместо игрушек достает из шкафа пистолет. Двадцать второго калибра. Она направляет на меня эту игрушку, а сама вся дрожит. Дежа вю: никто не наставлял на меня пушку с самой войны. Положившись на собственное чутье, я медленно и осторожно продвигаюсь вперед. С поднятыми руками, улыбаясь своей неподражаемой улыбкой. А она все твердит: «Стой, где стоишь! Я делаю тебе предупреждение! Уходи по-хорошему!» Тут я уже просто не могу удержаться от смеха. Оборжаться можно: Ванда заговорила как легавый! Я отбираю у нее ствол. Она практически отдает его сама. Процедура стыковки иногда бывает такой сложной. Я заявляю, что хочу войти в нее прямо сейчас. Я услышал эту фразу в порнофильме, та актриса от нее прямо завелась. Но Ванда бросается к двери. Я стреляю ей в спину. Хоп! Я же должен был как-то ее остановить. Вполне здравое решение. Она оборачивается и называет меня кретином. Я стреляю в нее еще два раза. Сейчас скажу, куда: в левую сиську и в промежность. По крайней мере, именно там проступают и начинают расползаться кровавые пятна. Не то чтобы я специально туда целился. Просто так вышло. Мне нужен был это чертов пистолет, чтобы она не сбежала и чтобы перестала обзывать меня обидными словами. Это кого угодно сведет с ума.

Эта женщина ведет себя так, как будто ее научили, как быстрее умереть. Впрочем, почему это меня Удивляет? Все, что она делает, грубо и предсказуемо. Она покачивается в одну, потом в другую сторону и наконец — хлоп! — падает. Беззвучное бормотание и стоны. Интересуюсь у нее, где лежат ключи от машины.

Однако английский она уже успела позабыть. Хорошо хоть моргать не разучилась. Она доползает до двери и даже выбирается на дорогу, подходящую к дому. На куче листьев она замирает. Как раз в тот момент, когда я галопом проношусь мимо. Я стараюсь не смотреть на шестиметровый кровавый шлейф, который тянется из дома. Я просто сажусь в ее желтый «пейсер» и уезжаю. И вот я уже дома — в баре, — и до закрытия еще уйма времени. Мужики мне не верят. Они говорят: «Нет, дружище. Не похож ты на убийцу. Походка у тебя совсем не такая». Как будто у убийц она особенная! «И глаза не такие».

Сельдерей