Господин мертвец

Итак, Лиза и Конни пригласили меня домой, в милую зелено-желтую квартирку Конни в двух шагах от школы. Дворец для супер...и. С задернутыми занавесками, сквозь которые пробивается солнечный свет. Грубая е...я в дневное время. Суть лета. Восхождение по моему дереву. Исследуйте мою корневую систему и будьте ей благодарны, ибо именно ей я обязан своим существованием. Именно она таит в себе мегавсплеск. Бринь-бринь-бринь, бринь-бринь, бяумс, бяумс. Только они почему-то пугаются, когда я велю им раздеваться. Как будто этим занимаются как-то по-другому. Начинают смеяться и говорят, чтобы я раздевался первым. Ну я хватаю бейсбольную биту, ту, что стояла возле двери, и заявляю, что для начала я отбил бы пару мячиков и только после этого они удостоятся лицезреть волосы у меня на заднице. Они опять смеются. Так что мне приходится треснуть каждой из них по голени, чтобы им стало понятно, что я не шучу. Что это деловой разговор. Деловой в том смысле, что у меня есть розга, которая так не нравится цивилизованному миру, штуковина, дурак, болван, одноглазая собака, которая украла Рождество. Наигранным голосом псевдо-полицейского я говорю им: «Оглохли, что ли! Прекрасно знаете, о чем я говорю. А когда я говорю, надо делать. Так что вам предстоит принять главное решение в вашей жизни. Раздеться! Тупые шлюхи!» Они обе в своей «школьной форме»: облегающих, порванных на заднице голубых джинсах и черных колготках, одетых снизу. Раз, два, и готово! Вся одежда снята. Послушные как солдаты. Раздевались и плакали (время-то детское). Теперь ложатся на ковер перед камином. Теперь это уже не романтично. Хотя по-прежнему есть нечто, что мне хотелось бы попробовать. Встаю на колени. Конни первая. В конце концов, мы у нее дома. Я вхожу в нее. Нет, не своим членом-убийцей. Пока всего-навсего бейсбольной битой. Пока что я разогреваюсь. Лиза опять начинает скулить, и Конни к ней присоединяется. Настоящая волчья нора. Бита не очень подходит по размеру, но зато смотрится отлично. Велю им заткнуть свои глотки, а не то их жизнь закончится на центральном кладбище. Но они не затыкаются, так что мне приходится вскочить на ноги и изобразить ангелочков у них над головами. Но от этого они начинают еще больше сопливиться, словно треснутые яйца. Я целую их, стягиваю с себя трусы и запрыгиваю теперь уже на плаксу Лизу (без применения физической силы не обходится, но Генерал всегда на чеку). Сэр, да, сэр, затем настает черед помятой Конни.

На следующий день ко мне домой заглядывает полиция и интересуется у моих родителей, дома ли я. И для разнообразия я дома. У меня короткий перерыв в многоступенчатых полевых исследованиях. Нет ничего лучше эмпирического доказательства. Факты нелицеприятны, но они проливают свет. Полиция забирает меня в участок. Родители даже не спорят. Они никуда не годятся. Я бы не назвал их даже соотечественниками. И уж тем более братьями по духу, по крови или хотя бы по слюне. Просто никуда не годные родители.

— Мне по ...ую! — говорю я. — А вас на ...уй! ...бать вас по сто раз на дню.

Вот как они обращаются с элитой: губят ее на корню. Великие мира сего были подобны мне. Непобедимые братья-берсерки. В участке я высказываюсь исключительно по делу. Выражаясь блестящим английским языком, я продолжаю произносить слова, которые привносят в мою жизнь такую вещь, как цель:

— ...бать вас в жопу, вонючие ублюдки. ...бать, ...бать, не пере...бать.

Я говорю это медленно. Потом быстро. Согласен, что звучит это не особенно свежо, зато означает предельно много. С каждым употреблением этого слова на свет рождается новый, едва уловимый оттенок смысла. На это они мне отвечают (тоном судьи Уолтера, приказывающего бегать на коленях):

— Нет, крысеныш, этот фокус у тебя не пройдет, даже не надейся. Учитывая тяжесть совершенного преступления, сюсюкаться с тобой никто не будет. Ответишь по всей строгости закона. Как взрослый. Получишь путевку в жизнь, крысеныш. С билетом в один конец, ты понял?

Все, достаточно с меня идиотизма. Беру последнее слово. Теперь будет звучать моя версия событий: