Бергер был собран, всегда спокоен, молчалив и уверен в себе. Этими же качествами отличались и его мертвецы. Они не нервничали перед боем, они не впадали в кровавую ярость, они приходили и делали свою работу. Сосредоточенно, планомерно, даже размеренно. Иногда Дирк задумывался, сколько в нем самом осталось от того Дирка, в чьем теле он живет, а какую часть разума занимает невидимый Бергер. Мысли эти были неприятны, но избавиться от них было трудно. Они появлялись, как непрошеные гости, и заседали в мозгу маленькими острыми занозами, которые невозможно выковырять.
Все могло бы быть хуже. Бергер мог быть безумным психопатом, помешанным на убийствах или великой роли Германии в новом мире. Значит ли это, что и они все, все двести шестьдесят четыре человека, сделались бы безумны?.. Дирк не был уверен, что хотел бы знать ответ. В конце концов, тоттмейстер Бергер был далеко не худшим представителем своего ордена. А пожалуй, насколько Дирку приходилось встречаться с коллегами мейстера, и лучше многих. Спокойный, ироничный, умеющий слушать, но по-своему самолюбивый, производящий впечатление равнодушного и даже замкнутого, Бергер был хорошим примером для подражания. Даже если это подражание принимало неосознанную форму.
– Эй, «висельники»! – Дирку пришлось постараться, чтоб его голос разнесся от одного края взвода до другого. – Тому, кто первый срубит француза в траншее, даю талер!
Это объявление вызвало радостные смешки и пересуды.
– Можете сразу отдать его мне, господин унтер, – сказал Жареный Курт, – потому что я отправлю в грязь пятерых, еще прежде чем эти увальни добегут до траншеи.
Жареный Курт еще не успел надеть свой шлем-череп, и Дирк хорошо видел его лицо, осклабившееся в недоброй улыбке. То, что осталось от его лица. Увидь эту улыбку французы – поседели бы в минуту.
– Не спеши, красавчик, – отозвался Эшман, – и убери свои лапы от моего талера!
Вокруг раздались саркастичные смешки и подначки. Мало кто из «висельников» мог рассчитывать на выигрыш там, где за дело брался Жареный Курт. Опытный боец, воевавший в Чумном Легионе не первый год, в рукопашном бою он был настоящим кошмаром для французов. Не человек, а фабричный станок для превращения солдат в французской форме в начинку для мясного пирога. Он с равной легкостью орудовал что топором, что булавой, а траншейный кинжал в его руках омывался кровью так часто, что даже постоянная чистка и полировка не могли спасти его от мелких пятен ржавчины. Но все же среди «Веселых Висельников» были те, кто мог с ним поспорить.
Франк Зиверс по прозвищу Шкуродер встретил слова Жареного Курта одобрительным кивком, как бы принимая вызов. Эти двое часто соревновались в успехах, и, справедливости ради, позиции Зиверса можно было назвать весьма устойчивыми. В сутолоке траншейного боя он орудовал не так безрассудно и дерзко, как Жареный Курт, но бил всегда единожды и наверняка. Один удар – один труп. Расчетливо и ловко, как опытный забойщик скота. Его прозвище пристало к нему не случайно. Однажды какой-то английский пехотинец улучил подходящий момент и всадил свой игольчатый штык ему в спину, в одно из сочленений доспеха. Удар был что надо, он раздробил Зиверсу пару ребер и пронзил насквозь, до самой грудины. Мертвецы не способны чувствовать боль, но внешний вид Зиверса был непоправимо испорчен – вряд ли теперь у него появилось бы желание предстать перед кем бы то ни было с обнаженным торсом. Одним движением мертвец сломал английскую винтовку пополам, а потом добрался и до ее хозяина. Он мог бы сломать ему шею двумя пальцами, как двухнедельному цыпленку, но тогда его вряд ли прозвали бы Шкуродером. Он достал свой нож и срезал с несчастного томми всю шкуру, как срезают ее с животных на живодерне. Заживо. Говорят, бедняга был еще жив, когда Зиверс закончил свою работу. Свой отвратительный трофей Зиверс с гордостью принес в расположение части и даже собирался надлежащим образом обработать, чтобы набить из него чучело. Но Дирк в категорической форме приказал избавиться от него. Не хватало еще приумножать запах мертвой плоти, и так следовавший за ними по пятам.