Господин мертвец. Том 2

– Люди – порядочная дрянь, господин унтер. Они всегда готовы плюнуть в лицо тому, кто ниже их. Вот отчего все эти революционные басни нынче так популярны… Меня за человека не считали даже тогда, когда я был жив. И если бы я издох в своей норе, внимания обратили бы не больше, чем вы – на дохлого французишку. А потом меня призвали. Лимбруг, восемнадцатый год. Меня научили держать винтовку, а если я путал левую ногу с правой, фельдфебель, здоровенный детина с быка весом, живо отпускал мне такую пощечину, что свет в глазах мерк. Я видел там их всех. Лощеных адъютантов, злых, как маленькие хорьки. Тучных оберстов, надменных и свирепых. Всю эту публику видел, вдоволь этой каши почерпал. Ночевали мы в бараках, где было по колено воды. А жрать давали гнилую картошку пополам с гороховыми отрубями. Даже там мы, надежда и опора Германии, не были людьми. Понимаете?

– Я тоже был солдатом, рядовой Зиверс.

– Значит, уже забыли, каково это… Чувствовать себя тем, что не глядя бросают под ноги. Бесправной мошкой, которая живет один день ради того, чтобы другие жили год. Знаете, как я умер?

– Нет.

– Нас подняли в наступление. Прямиком на французские пулеметы. Они били прямо в лицо, настоящий свинцовый шквал… На моих глазах пуля оторвала одному парню голову вместе с каской. Мы были в третьей волне. От первых двух не осталось ничего, только втоптанные в грязь серые свертки, из которых торчали изломанные конечности. Я видел чьи-то сапоги, которые спокойно стояли посреди этого ада. Снаряд ударной волной просто вышиб их владельца. Из воронок доносился даже не стон, а самый настоящий рев. Раненые скатываются туда и ждут помощи, пытаясь ремнями перевязать обрубки рук и ног, истекая кровью и бессильно царапая пальцами землю. И эти пулеметы… Как страшно они бьют. Точно кто-то заколачивает стальные гвозди, не разбирая куда: в головы, животы, лица… Это не капиталисты там бьются, хоть французские листовки и кричат, что мы бьемся за тех, кто жиреет в тылу за нашей спиной. Это люди, господин унтер-офицер. Много живых людей. Одни люди регулируют панорамы орудий и кричат: «Огонь!», отправляя на наши головы кипящую сталь, превращающую человека в искромсанную тушу вроде тех, что висят на скотобойне. Другие кидают гранаты, которые впиваются в кишки и вытряхивают их. Люди поднимают друг друга на штыки так, что хрустят кости. И проламывают друг другу черепа топорами. И заливают поля ядовитым газом, после которого траншеи полны посиневшими раздувшимися трупами. И крушат себе подобных танковыми гусеницами, превращающими человека в еще шевелящийся кисель…

– Прекратите! – приказал Дирк. – Я видел не меньше вашего, Зиверс!

– В какой-то момент я просто не смог идти в атаку. Меня била дрожь, такая, что даже гранаты в руках не удержать. Я просто свалился, как дохлая кляча. И не мог подняться. Что-то сломалось внутри меня, что-то важное. Я бросил винтовку и вжался лицом в теплую грязь, рыдая, как сущий младенец. Те, кто бежал рядом со мной, уже висели на колючей проволоке, иные корчились неподалеку. И какой-то лейтенант, бежавший в следующей, четвертой, волне, приказал мне подняться. И направил пистолет – прямо как вы сейчас. Я запомнил, что он был молод и у него были светлые ресницы. Он приказал мне подняться, а я не смог. Он сам отчаянно трусил, даже руки прыгали. Ему самому было очень страшно бежать туда, где люди навеки смешиваются с землей, выстилаются один за другим… Он лишь нашел того, кому было еще хуже, чем ему. Я попытался встать и не смог. Все члены отнялись, только зубы стучат. А он долго и не просил. Взял и выстрелил мне в грудь, вот сюда. – Зиверс отвернул ворот кителя, демонстрируя уродливое темное отверстие пониже ключицы. – Потом я долго был как в тумане. Морок какой-то… Не понять, жив или мертв. Словно из тела выжали душу и набили его тяжелой дубовой стружкой. Как чучело. Тогда я и понял все.

– Что вы поняли, рядовой Зиверс? – устало спросил Дирк. Разговор был тяжелый, и Дирк утратил над ним контроль, позволив собеседнику вывернуть душу. Душа Зиверса или то, что от нее осталось, больше походило на лежалый труп, который по весне показывается из-под снега.