Господин мертвец. Том 2

– Когда мейстер его поднял, тот тоже был сам не свой. Спокойнее Крамера, но что-то лихорадочное проглядывало в нем, что-то скверное… Он был обручен, а мы не знали об этом. В солдатских книжках такое не пишут, конечно. И он знал, что ему запрещено любым образом связываться с теми людьми, которых он любил при жизни. Безликая похоронка – последний привет мертвеца своим родным. Шварцман не выдержал. Он держался несколько недель – нас тогда как раз отвели на восток для переформирования и получения новобранцев, – а потом каким-то образом написал своей невесте. Наверное, исхитрился передать через кого-то из земляков письмо. Я читал это письмо, оно несколько часов лежало потом у тоттмейстера Бергера на столе. Прежде чем он сжег его в пепельнице. Простой грязный листок, прыгающие буквы. Все мы пишем одинаково. Но не всем мы пишем что-то подобное. Понимая, как будет убита горем его невеста, он написал ей, что поступил в Чумной Легион, а значит, домой не вернется. Просил забыть его и передавал слова любви, неуклюжие и напыщенные. Идиотская затея. Его родным было бы лучше, похорони они его с чистой совестью. Горе утраты, наверное, мучало бы их еще много лет, но оно в тысячу раз легче того, другого, ощущения.

– Конечно, господин унтер.

– И эта безмозглая дура приехала к нему. Все оказалось плохо, просто отвратительно. Она валялась в ногах у мейстера, рыдая и заклиная вернуть ей любимого. И она рухнула в обморок прямо на плацу, увидев того, чью жизнь собралась выкупать, – лопнувший, наскоро заштопанный живот, лохмотья мертвой кожи… Наверное, она действительно любила его, потому что согласна была забрать с собой даже в таком виде. Женская глупость, женская самоуверенность, жалость… С ней сделалось что-то вроде припадка. Когда мейстер ей отказал, холодно и спокойно, она бросилась на него, чтобы разодрать лицо руками, проклинала его и весь его род, угрожала, что застрелит его. Я помню ту сцену, она показалась мне настолько жуткой, что я отвернулся. К тому моменту я уже видел и сгорающих заживо людей в пламени огнемета, и штабеля мертвых тел, и воюющих мальчишек, прильнувших к винтовкам. А отвернулся только тогда, когда неизвестная мне женщина, имени которой я даже не помню, валялась в ногах у тоттмейстера и просила вернуть ей ее мертвого жениха.

– Отвратительное зрелище, – с чувством сказал Тоттлебен. Если бы Дирк знал его хуже, он даже мог бы принять это чувство за искреннее. – Не хотелось бы мне знать, чем это закончилось.

– Вы же и так знаете, Тоттлебен. – Дирк зачем-то вздохнул. – Все «Веселые Висельники» знают. Он прогнал ее. Бергер. Сказал, что человека, которого она любит, больше не существует. А его останки находятся в собственности Ордена и будут надлежащим образом захоронены в свой срок. Она ушла, шатаясь, как пьяная. И в тот же день бросилась под машину. Тяжелый двухтонный грузовик, груженный боеприпасами, оставил от нее так мало, что даже искусство тоттмейстера Бергера не могло бы помочь. Наверное, она к этому стремилась. Хотела соединиться со своим женихом если не в жизни, то в смерти. Как в какой-нибудь глупой старой поэме. А Шварцман прожил после этого месяцев шесть или семь. Ни разу больше не открывал рот, не смеялся. Даже Тихий Маркус показался бы болтуном на его фоне.

– Кажется, он погиб в сентябрьском наступлении.

– Да. Раздавлен танком. Некоторые «Висельники» после того боя говорили, что Шварцман смеялся перед тем, как схватил связку гранат и прыгнул под «Марк IV». Наверное, им могло и показаться в грохоте боя. Уж я-то знаю, что он никогда не смеялся…

– Так точно, господин унтер. – Лицо Тоттлебена, обладавшее способностью выражать лишь терпеливое внимание, какими-то сокрытыми чертами отразило также и угрюмость. Командир третьего отделения «листьев» явно не горел желанием продолжать разговор. И невольное участие в нем в качестве слушателя тоже его стесняло. – Но если мне позволено будет поправить, это был не Шварцман, господин унтер. Его звали Ценнер, не Шварцман. Он был в моем отделении.

«Я становлюсь стар, – подумал Дирк. – Мало того что память все больше похожа на изрешеченный пулями бронещиток, так еще терзаю подчиненных воспоминаниями о былых днях. Превращаюсь в развалину. Да ведь и поговорить-то не с кем, неоткуда черпать эту усладу стариков – свободные уши».

Когда-нибудь постареет и Тоттлебен. В Чумной Легион он пришел куда позже Дирка, но век мертвеца недолог – через каких-нибудь полтора года он тоже станет «стариком», по меркам «Веселых Висельников». Не развалиной вроде Шперлинга или дважды покойного Мерца, но ветераном роты, почтенным, авторитетным и чувствующим окончание срока своей службы. Наверное, он тоже сделается излишне болтлив. Станет вспоминать, как «Висельники» громили французов сырой и мерзкой весной девятнадцатого года. Может, вспомнит и о своем прежнем командире по имени Дирк Корф. «Хороший был офицер, – скажет когда-нибудь Тоттлебен. – Наш взвод им гордился. Взыскательный, но отлично знал свое дело».