Господин моих ночей (Дилогия) (СИ)

— Сани! Да где же ты, негодная девчонка? Опять с подружками лясы точишь? Найду, уши-то надеру, лентяйка, — снова проорала с улицы хозяйка.

Мы находились здесь уже третий день. Уна начала потихоньку вставать, хоть и с большим трудом, ненадолго, но все же. А вот мама, наоборот, угасала на глазах. Несмотря на лечение и заботу Зоры, лучше ей не становилось. Если она и приходила в себя, то ненадолго, а потом снова впадала в беспамятство.

И от Хвича не было никаких вестей. Я упрямо пыталась докричаться до горгула — снова… снова… и снова… но так и не сумела. Где он? Куда его выбросило? Все ли с ним в порядке?

Уна… Мама… Хвич…

Я почти не ела, спала урывками, и даже во сне продолжала беспокоиться, метаться, звать фамильяра, хлопотать возле мамы.

А время шло.

— Сани, — не успокаивалась хозяйка.

Я потянула на себя раму, прикрывая плотнее, но вернуться на место не успела.

— Эли, — прошелестело от кровати. — Иди сюда… дочка.

— Как ты? — присела на край кровати, с тревогой вглядываясь в мамино лицо. Такое измученное, похудевшее.

— Хорошо…

Она все время это повторяла, когда приходила в себя. И улыбалась. Вернее, старалась улыбнуться. Но проходило десять минут… полчаса… час… И мама снова проваливалась в забытье.

— Я сейчас попрошу, чтобы кто-нибудь сбегал за Зорой.

Собралась подняться, но мама не дала, накрыла мою ладонь своей, легкой, невесомой, останавливая.

— Подожди, Эли… Нам надо… поговорить.

— Вот поправишься, тогда и поговорим. Обязательно, — согласилась я нарочито бодро. — У нас много дней впереди, еще успеешь поведать все свои тайны. Сейчас самое главное твое здоровье. Остальное не имеет значения.

— Имеет, — не отступала мама.

Когда дело касалось важных для нее вещей, тихая спокойная герцогиня Гестина становилась очень упрямой.

— Я и так слишком долго молчала… Надеялась… Думала, так будет лучше, и… боялась… — вырвалось у нее отчаянное признание. — Сначала за тебя… Потом твоего осуждения… Я бы не вынесла, если бы ты меня возненавидела. Или презирала. Прости мое малодушие… солнышко.

— Я бы никогда…

— Тс-с-с. Не перебивай, — мама сжала мою руку. Каждое слово давалось ей с большим трудом, но она упрямо продолжала. — Я боялась… да… Откладывала этот разговор… откладывала… А сейчас вдруг поняла, что могу больше не очнуться… Не возражай, — она снова стиснула мои пальцы. Требовательно и неожиданно сильно. — Следующего раза у нас с тобой может и не быть, и я не хочу, чтобы ты… потом… всю жизнь считала, что тот мерзавец… Что ли Норд имеет к тебе хоть какое-то отношение. Что в твоих жилах течет его дурная кровь… Не хочу, чтобы ты скрывала… Стыдилась того, чья ты дочь.

Она запнулась, прерывисто хватая ртом воздух, скользнула языком по пересохшим губам и потянулась к кружке с водой. Я помогла ей напиться, растворив в питье чайную ложку настоя горецвета, как учила меня Зора, и мама снова откинулась на подушки, переводя дыхание. Нам, действительно, повезло с травницей. Приготовленный ею напиток, казалось, влил в маму новые силы, у нее даже щеки порозовели. Жаль, что действие его скоро закончится.

— Вот…

Мама подняла мою ладонь повыше и, расслабив завязки на рубашке, вложила мне в руку серебряный кулон.

Сколько я себя помнила, она всегда носила это украшение, простенькое, совершенно не подходящее для герцогини, и очень редко его снимала. Однажды в детстве я спросила, что в этой подвеске такого особенного. И она со смехом ответила: «Ничего. Обыкновенная безделушка, но я к ней очень привыкла. Мой амулет, на счастье».

— Это медальон твоего отца… Настоящего… — мама настороженно вгляделась в мое лицо. — Ты не удивлена…

Она не спрашивала, скорее, подтверждала очевидное, но я все же ответила:

— Нет.

Как ни странно, я, действительно, не удивилась. Наверное, внутренне давно готовилась к чему-то подобному. И сейчас, помимо горечи и тупой боли, испытывала… облегчение. Да, именно облегчение.

После всего, что случилось, в Кайнасе и Товиле, меня мучила, рвала на части мысль, что мой собственный отец готов был так поступить со мною. Без сомнений и сожалений, унизить, растоптать, убить. Как это возможно? Как?! Неужели он настолько меня ненавидел? Но за что?

А теперь многое встало на свои места. Оставалось только узнать…

— Кто он?

Мама забрала у меня медальон. Погладила поверхность — ровную, гладкую, без единого узора.

— Ли Норд всегда интересовался этим амулетом. Пробовал открыть. Когда ничего не получилось, потребовал, чтобы я в его присутствии показала кулон жрецам. Но храмовники сказали, что здесь нет потайных замков. Дешевая поделка. Только тогда муж отстал. — Мама бледно усмехнулась. — На самом деле, медальон открывается, но лишь в моих руках. Не знаю, почему… Магия, наверное…

Она медленно обвела подвеску по контуру… Раз… Другой…

Что-то тихо щелкнуло, крышка отскочила, и я увидела синий самоцвет на ровной поверхности которого поблескивала знакомая фигура.

Многогранник. Такой же Айтон когда-то нарисовал на моем запястье… Нет, не такой — похожий да, но имелись и отличия. И все-таки, несмотря на разницу, сомнений не оставалось. Это тоже нхоран. Личная печать высшего.

А значит…