Господин Никто

Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет — тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры — светлее от этого в комнате все равно не станет.

По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура — сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания.

Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на «ты», в то время как мы с Лидой все еще на «вы», и даже не на «вы» — просто обходимся холодными кивками.

Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их.

— Ты сочинял этот бисер? — спрашивает она Милко, показывая на передовицу.

Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова сосредоточивается на корректуре.

— Тогда, наверно, вы автор? — спрашивает девушка, глянув на меня с неприязнью.

Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того злосчастного вечера.

— Автора нет, — отвечаю я. — У нас большая часть материала идет без подписи. А если и дается подпись, то выдуманная.

— Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, — настаивает девушка.

— Почему бред?

— Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами подкарауливают мирных граждан.

— Но что вы хотите, это же пропаганда, — бормочу я в ответ.

— Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! — восклицает Лида, еще больше возмущенная моим смиренным тоном.

— Скажите об этом своему отцу! — вставляю я.

— И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!

— Ш-ш-ш! — предупреждает ее Милко.

— Нечего на меня шикать! — раздражается Лида. — Пускай слышат, плевала я на это.

— Ваш героизм достоин похвалы, — кротко замечаю я. — Только сейчас мы работаем…

— Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя… Вот ваша работа!

Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно хлопнув дверью, исчезает.

Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он берет трубку:

— Да, это я… Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам отнесу корректуру… А, нет, выпьем в другой раз. Да, один… Что там у тебя такое важное… Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз это так важно…

Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.

— Зачем дразнишь девушку?

В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:

— Как это — дразню?

— Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не твоя, а прислана нам из другого места?

— С какой стати я должен давать ей объяснения?

— Значит, дразнишь ее.

— Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне читать лекции.

Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова поднимает глаза и говорит как бы про себя:

— Несчастная девушка.

Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе «У болгарина», потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на обед к Франсуаз.