Господин штабс-капитан (СИ)

Из года в год всё те же, и всё то же. Одни и те же разговоры и шутки. Лишь два-три дома, где можно было не только повеселиться, но и поговорить на серьезные темы. Ни один лектор, ни одна порядочная труппа не забредала в нашу глушь. Словом, серенькая жизнь, маленькие интересы — «чеховские будни». Только деловые и бодрые, без уездных «гамлетов», без нытья и надрыва. Поэтому, вероятно, они не засасывали и вспоминаются теперь с доброй улыбкой.

В такой обстановке прошло с перерывами в общей сложности шесть лет моей жизни.

Мои два старших товарища, одновременно со мной назначенные в полк, сделали визиты всем в городе, как тогда острили, «у кого только был звонок у подъезда». И всюду бывали. Я же предпочитал общество своих молодых товарищей. Мы собирались поочередно друг у друга, по вечерам играли в винт, преферанс умеренно пили и много пели. Во время своих собраний наша молодежь разрешала попутно и все «мировые вопросы», весьма, впрочем, просто и элементарно.

Государственный строй был для нас, офицерства фактом предопределенным, не вызывающим никаких ни сомнений, ни разнотолков. «За веру, царя и отечество»! Отечество воспринималось горячо, как весь сложившийся комплекс бытия страны и народа — без анализа, без достаточного знания его жизни. Мы не проявляли особенного любопытства к общественным и народным движениям и относилось с предубеждением не только к левой, но и к либеральной общественности. Левая отвечала нам враждебностью и призрением, а либеральная — большим или меньшим отчуждением.

Когда я приехал в полк, им командовал полковник Щеткин. Это был один из вымиравших типов старого времени. Человек пожилой, если не сказать даже старый, слишком добрый, слабый и несведущий, чтобы играть руководящую роль в полковой жизни. Но то сердечное отношение, которое установилось между офицерством и полковым командованием, искупало его бездеятельность, заставляя всех работать за совесть, с бескорыстным желанием не подвести часть и добрейшего старика. Не малое влияние на полк оказывал и тот боевой дух, который царил в Варшавском округе.

Наконец, батальонами у нас командовали две крупные личности, капитаны Стоянов и Алмосов, по которым равнялось все и вся в полку. Их батальоны были лучшими в сборе. Их любили, как лихих командиров и, одновременно, как товарищей-собутыльников, вносивших смысл в работу и веселие в пиры. Особенно любила и уважала их молодежь, находившая у них и совет, и заступничество.

Словом, в полку кипела работа, выделявшая его среди других частей. Но на втором году моей службы полковник Щеткин умер. Доброго старика искренно пожалели. Никто, однако, не думал, что с его смертью так резко изменится судьба полка. Вскоре к нам приехал новый командир, подполковник Штайх.

Этот человек с первых же шагов употребил все усилия, чтобы восстановить против себя всех, кого судьба привела в подчинение ему. Человек он оказался грубый по природе, после производства в полковники, стал еще более груб и невежлив со всеми — военными и штатскими. А к нам, обер-офицерам относился так презрительно, что никому из нас не подавал руки. Он совершенно не интересовался нашим бытом и службою, в батальоны просто не заходил, кроме дней полковых церемоний. При этом один раз, на втором году командования, он заблудился среди казарменного расположения, заставив прождать около часа весь полк, собранный в строю на плацу.

Он совершенно замкнулся на канцелярию, откуда то и дело сыпались предписания, запросы, приказы, циркуляры и прочая бумажная ерунда. По форме они были резкие и ругательные, по содержанию — обличавшие в Штайхе не только отжившие взгляды, но и незнание им военного дела. Сыпались совершенно ни за что на почти всех офицеров и взыскания, даже аресты на гауптвахте, чего раньше в полку не бывало ни разу. Словом, сверху — грубость и произвол, снизу озлобление и апатия. И все в полку перевернулось.

Алмосов ушел, получив в командование полк, у Стоянова, которого Штайх стал преследовать, опустились руки. Все, что было честного, дельного, на ком держался полк, замкнулось в себя. Началось явное разложение. Пьянство и азартный картеж, дрязги и ссоры стали явлением обычным. Многие забыли дорогу в казармы. Трагическим предостережением прозвучали три выстрела, унесшие жизни молодых наших офицеров. Эти самоубийства имели, конечно, причину субъективную, но, несомненно, на них повлияла и обстановка выбитой из колеи полковой жизни.

Наконец, нависшие над полком тучи разразились громом, который разбудил заснувшее начальство.

В полку появился новый батальонный командир, подполковник 3еман — темная и грязная личность. Я даже не хочу ни говорить, ни вспоминать о нем. Что нес собой этот человек? Похождения его были таковы, что многие наши офицеры — факт в военном быту небывалый — не отдавали чести и не подавали руки штаб-офицеру своей части. Летом в лагерном собрании 3еман нанес тяжкое оскорбление всему полку. Тогда обер-офицеры решили собраться вместе и обсудить создавшееся положение.