Господин Великий Новгород

И он узнал ее. Его глаза увидели ее и сказали это — глаза сказали — страшно говорят глаза без лица! Страшные глаза, ужасные... Ох как они говорят, как смотрят на нее страшно...

И зубы белые под черной пропастью, где прежде был нос, зубы осклабились на нее.

«Не Павша... не он... Страшный, ох! Страшный!..»

Она подняла глаза к небу, только бы не глядеть на него, не видеть страшных глаз и белых, ничем не покрытых зубов.

Она увидела вечевую колокольню... колокольня шатается... Кто-то рвет там на себе волосы... Каркает и кружится ворон... кружится колокольня, шатается, небо кружится и шатается... И колокольня, и небо, и солнце — упали...

XII. ПЕРЕВЕТНИЦА

Прошло около трех недель после битвы у Коростыня и после того, как отважнейшие из новгородцев, в пылу этой битвы врезавшись в ряды москвичей, частью пали там же на берегу Ильменя под ударами московских мечей и сулиц, частью попались в плен и воротились в Новгород злодейски обезображенные.

Над Ильменем не то ночь, не то прозрачные сумерки. Нет, это ночь. Где-то петухи поют...

— Третьи алекторы поют — утро скоро.

— Каки, баушка, алехторы?

— Кочета... по церковному алекторы.

— Я, баушка, питушка слышу.

— Ну, ин питушок... А ты-ко греби гуще.

— И то, баунька, густо гребу.

— Догоняй ночь-ту, ишь уходит... Третьи алекторы... Должно, в Коростыне... Догоняй, догоняй ноченьку-ту.

— Ее, баунька, теперь не догнать. Скорее день нагоним, солнушко.

— Ну-ну, греби, близко берег.

— Точно... берег... Ух! Страшно. Мы с Гориславонькой видели их живыми еще.

Лодка пристала к берегу. Из нее вышла старуха, стала глядеть...

Желтело и белело вокруг... Кое-где при слабом мерцании зари — шевелилось... И слышался хруст... Это лисицы догрызали новгородские кости.

— Го-го-го-го! Ту-ту-ту-ту! — глухо прокричала старуха.

Тени около костей бросились врассыпную, не произведя ни малейшего шуму — точно в самом деле это были тени, а не живые существа...

— Фу-фу-фу-фу! Новгородским духом завоняло.

Лодка, в которой оставался гребец, отплыла от берега.

— Куда ты, Петра?

— Страшно там, баушка, и дышать трудно. Я, баунька, на воде побуду.

— Обглодала новогородски косточки Марфа.

Из-за пригорка выросли две человеческие фигуры с сулицами и рогатинами.

— Кто идет?

— Кто идет — тот и идет.

— Кто ты? Сказывай.

— Я — сказываю!

— Имя сказывай... Кто костям покою не дает?

— Лиса, да ворон, да серый волк.

— А ты сама кто? Не то рогатиной... Кто ты?

— Я — баба-яга, костяна нога.

— Чур! Чур! Чур! С нами хрест святой... — С рогатинами и су лицами — попятились...

— Не чурайтесь, добры молодцы. Третьи петухи пропели...

Пришедшие остановились в нерешительности. В самом деле: после третьих петухов нечистой силы не должно быть.

— Кто ж ты будешь?

— Про то я скажу вашему старшому.

— А кто наш старшой?..

— Князь Данило, княж Димитриев сын, Холмской.

— Ведите меня к нему.

— За коим делом?

— Это дело не ваше и не мое... Вы сторожа московская?

— Сторожа... А ты сама откуду?

— Из воды да из земли... Так идите ж со мной, добры молодцы, — не бойтесь меня.

Ратные двинулись вперед, но запнулись за что-то и остановились. На обглоданном зверьем и обклеванном птицами скелете что-то блеснуло...

— Чур мое! Чур пополам! — разом вскричали оба ратника, бросаясь к скелету и схватывая что-то блестящее. — Чур мое! Я первым увидал!

— Врешь! Я первый...

— А! Подрались вороны из-за кости... У! Улю-люлю!.. Ату ево! Ату! — засмеялась старуха тихим старческим смехом.

Гривна, висевшая на скелете, не снималась: шейные жилы оставались целы.

— Ишь, черт, держит. Не прощает...

— А вот я ево топором.

И топор отделил череп от скелета. Гривна снялась с мертвеца.

— Наше счастье... Что ж, давай дуваниться пополам...

— Нет, на рогатине прометнем — кому...

— На рогатине так на рогатине...

Один ратник взял правой рукой конец рогатины и, держа ее торчмя, протянул к другому: «Перехватывай»... Второй также перехватил древко рогатины как раз у самой руки первого, вплотную. Затем опять таким же образом перехватил первый, потом опять второй, и они чередовались перехватами до тех пор, пока рогатины, у ее острого, с железным острием конца, не осталось на один перехват. Этот последний перехват выпадал на долю ратника. Он крепко захватил рукою острие рогатины...

— Удержишь? Нуко-сь...

— Удержу-ста. Видывали — не впервой.

— Ту, а через голову перекинешь?

— Перекину-ста... Лови за хвост свою рогатину!

— Добро, кидай... Уухх!

Но рогатина, у которой древко было очень тяжелое, а острие тонкое, при размахе, при усилии перекинуть ее через голову, выскользнула из руки ратника и ударила его по лбу...

— Ах, дьявол!

— Что! Угораздило? Вот тебе и гривна.

— Незадача добру молодцу — не вывезла кривая, — улыбнулась старуха.