Господин Великий Новгород

Тут он разделился с братом Тимофеем, не спорил, верил в себя. С детства все давалось легко, без думы, без натуги. Торговал, воевал, стоял и с князем и против князя. Тяжела была рука у Олександра, тяжела и для бояр и для купцов, а всего тяжелей для простой чади.

Стоять-то стояли против князя, а со многим пришлось согласиться потом. И тамгу татарскую приняли и десятину. Сам князь Олександр на том настоял и дань собрал татарам, будто свои стали чужие, а чужие – свои…

Тут и не хочешь, а думать пришлось. Научился хмуриться Олекса, рука чаще невольно – искала меча.

Время было неверное, мятежное, только поворачивайся.

В эту пору женился он. Жена была молода, по шестнадцатому году взял.

Первый сын умер, мало и на руках подержать пришлось. Потом родилась дочь, Янька.

Через год ходил под Юрьев Олекса. Город взяли на щит, товара, богатства забрали бессчетно. Олекса сумел и свою долю увезти, да и у других приторговал дешево. Вернулся, и жена, Домаша, обрадовала – сына родила, Онфима.

С юрьевского похода побогател Олекса, легко пошел в гору. Богатство, оно, коли голова на плечах, само растет! Поставил новый терем рядом со старым, соединил переходами, пристраивал каждое лето хлева, амбары, стойла. Памятуя пожар, заводил амбары и за городом. А на вече и в гридне общинной стоял заодно со всеми, добивался, и добились – посадника своего, Михаила Федоровича. После смерти князя Олександра всего четыре года прошло, а гляди, снова зашевелились, стали и на князей покрикивать!

Теперь Ярослав Ярославич, брат Олександра, князем. Садился – крест целовал Новгороду. Поди, не по нраву пришлось! Двое их осталось, Ярославичей: Ярослав да Василий. Сам в Твери сидит, Василий – в Костроме, тоже на новгородский стол зарится. А в Новгороде, на Городце, за Ярослава – подручник его, князь Юрий, невеликая птица, без посадника навряд что и решит!

Да, не тот нынче Новгород, не тот князь, да не тот и Олекса! Не тот уже терем во дворе, и резное крыльцо, и сад, и яблони. А добра в амбарах сукон, и шкур, и меда, и вин заморских! И серебро на черный день, и портна, и лен, и рожь, и пшеница! Коням ячмень засыпают, кони – поглядеть любо! Дом – полная чаша, родной дом. Свой! Все тут свое, нажитое, добытое им самим, Олексой, добротное, прочное.

– Постой, Станятка, тише поезжай, переполошим всех. – Усмехнулся: Не ждут, верно!

Глава 2

В доме и правда не ждали. Мать Ульяния, воротясь от обедни, отдав распоряжения по дому, обойдя двор и хлева, усадила Любаву и девок за кросна, а сама прошла на свою половину, села за шитье обетного воздуха в Ильинскую церковь. Уж третий год продолжала работу, а все не могла окончить, отвлекали дела. Домаша, накормив ребенка, тоже присела со свекровой за пяла, вышивала золотом плат. Яньку усадила рядом с маленькими пяльцами:

– Учись. Губу-то не дуй!

Старуха Полюжиха, вдова, двоюродница Ульянии, да девка Ховра вязали.

Девка, деревенская, недавно взятая в няньки, сказывала:

– А еще у нас цто было-то, жонку цорт унес! Парня одного женили, ну так насилу, насилу, и не залюбил жонку-то. А у его была сговоренка в той же деревенки, за ту батя не отдал. И вот он с той пошел по сена…

– С кем, с той-то? – перебила Полюжиха.

– С жонкой со своей.

– Ну!

– Стог-то сметали, он и говорит, на жонку будто: «Цтоб тя нецистый увел!» И ей как вихорем подхватило, подхватило и унесло, и не стало жонки.

Ну тут хвать, инде хвать, и нету. И женился на той, с которой дружил.

– Разрешил отец?

А как уж жонки нету, тута стала воля своя!

– Ты Полюжая не сбивай девку. Поди, сказывай!

Домаша слушала молча, иногда взглядывая на маленькую Малушу, что, сопя, силилась посадить тряпочную куклу на деревянного коня, крепко прижимая ее и забавно всплескивая ручонками, когда кукла снова падала.

«Летом и мы на сенокос поедем!» – подумала Домаша. Замечталась, слушая, взгрустнулось что-то. Девка сказывала:

– Ну, вот он на тот год пошел с новой жонкой стога метать.

Нецистый-то увидал, притворился вихорем и стог розметал у его. Сам пришел к жоны и говорит, хвастат: «Твой-то муж стог сметал, а я рознес!» – «А где-ка он?» – «А с новой жонкой стога мецет!» Она и стала просить нецистого: «Покажи да покажи, где мой муж, Иванко, стога мецет?» Он ей на горку вызнел: «Смотри, – бает, – вон они!» – «А я, – отвецает, – плохо вижу цтой-то, спусти пониже». – «Там-то, – говорит, – трава цертополох, я ее боюсь!»

– Ето верно, – поддакнула Полюжиха, – первое дело чертополох! Под зголовье положить али там в байны повесить – нечистый-то уж и не заходит!

– Ну ницего, жонка молитце ему: «Маленько-то пониже спусти!» Он спустил, она и скочила, полезла туда, в траву ету. Нецистый ее имал, не мог поимать никак, портище все с ее сорвал только. Она и приползла к им туда ногушком. «Не пугайтесь, – говорит, – это я, Иван, твоя жона. Я, говорит, – нага, дайте мне оболоцитьсе». – «Ты мне не нать, – говорит, – у меня друга жонка есть!»

– Вота какой!

– «Ницего, – говорит, – я вас не розведу, в монастырь уйду». Так ей и принели. Жонка та, другая, со себя рубаху ей отдала.

– И ушла в монастырь?