Господин Великий Новгород. Державный Плотник

– «Тишайший»-то шибко кречетов любил. Я видел его на охоте, загляденье.

– Ну, нашему батюшке-царю, Петру Алексеевичу, не до кречетов: у него охота почище соколиной.

Но пушкарям не пришлось долее беседовать о соколиной охоте.

В шесть часов терпение государя истощилось…

20

Началась канонада.

Разом грянули двадцать двадцатичетырехдюймовых орудий и двенадцать мортир. Казалось, испуганная земля дрогнула от неожиданного грома, вырвавшегося и упавшего на землю не из облаков, а из недр этой самой земли.

Из крепости отвечали тем же, и, казалось, этот ответ был грознее и внушительнее того запроса, который был предъявлен к крепости: на двадцать орудий осаждавших из крепости почти восемьдесят орудий отвечали ответным огнем.

– Да у них, проклятых, вчетверо больше медных глоток, чем у нас, – говорили преображенцы, лихорадочно наблюдая за действиями артиллерии с той и другой стороны.

– Охрипнут… Вон уж к ним от нас залетел «красный петух».

Действительно, «красный петух» уже пел в крепости: там в разных местах вспыхнул пожар. Палевое ингерманландское небо окрасилось багровым заревом горевших зданий крепости, а беловатые и местами черные клубы дыма придавали величавой картине что-то зловещее. Страшным заревом окрасились и ближайшие сосновые боры, и черная флотилия осаждавших, запрудившая всю Неву, в которой отражались и багровое зарево пожара, и подвижные клубы дыма.

Всю ночь на 1 мая гром грохотал без перерыва.

Гигантский силуэт царя видели то в одном, то в другом месте, и в это мгновение огненные шары, казалось, еще с более сердитым шипением и свистом неслись в обреченную на гибель крепость.

Как тень следовал за ним Павлуша Ягужинский. Но если бы государь обратил внимание на своего любимца, то заметил бы на лице юноши какое-то смущение. Да, в душе юноши шла борьба долга и чувства. В этот роковой для России момент, когда перед глазами Ягужинского развертывались картины ада, юноша думал не о России, не о победе, даже не о своем божестве, которое олицетворялось для него в особе царя, он думал… о Мотреньке Кочубей, о том роскошном саде, где она рассказывала думу о трех братьях, бежавших из Азова, из тяжкой турецкой неволи… Чистый, прелестный образ девушки, почти еще девочки, носился перед ним в зареве пожара, в клубах дыма, в огненных шарах, летавших в крепость… Он вспомнил, как Мотренька, досказывая ему в саду конец думы о том, как брошенного в степи младшего брата, умершего от безводья, терзали волки, разнося по тернам да балкам обглоданные кости несчастного, как Мотренька вдруг зарыдала… А тут явился, точно подкрался, Мазепа и разрушил все видение…

– Чу! Никак отбой! – послышалось Павлуше.

– Отбой и есть: они замолчали.

Действительно, орудия в крепости, по сигналу, моментально смолкли.

Государь весело глянул на Шереметева и перекрестился.

Перекрестился и Шереметев.

– Говорил я… Сколько, поди, казенного добра перевели!

– Моего добра! – сказал царь.

В это время ворота цитадели отворились и на опущенном через ров мосту показалась группа шведских офицеров.

– Пардону идут просить, – заметил государь, – давно бы пора.

– Аманаты, чаю, государь, – сказал Шереметев.

Это действительно были заложники, долженствовавшие оставаться в русском лагере до окончательной сдачи крепости.

Государь принял аманатов милостиво и приказал немедленно изготовить «неутеснительные аккорды».

Условия сдачи крепости, «аккорды», написаны начерно Ягужинским под диктовку государя.

– Вычти их, Павлуша, – говорит он, окруженный всем генералитетом.

Павлуша читает, но государь почти его не слушает: думы его растут, ширятся… перед ним величие России… поражение гордого коронованного варяга, нанесшего ему рану под Нарвой… Рана закрылась… До слуха его отрывками доносятся фразы из чтения «аккордов»…

– …«с распущенными знамены (это гарнизон Ниеншанца выпускается из крепости), – читает Павлуша, – и с драгунским знаком, барабанным боем, со всею одеждою, с четырьмя железными полковыми пушками, с верхним и нижним ружьем, с принадлежащим к тому порохом и пулями во рту»…

«Зачем с пулями во рту?» – думает Павлуша.

Царь по-прежнему мало вслушивается в чтение: он загадывает далеко-далеко вперед!.. Душа его провидит будущее…

Он глянул на своего сына. Апатичное, как ему показалось, лицо царевича неприятно поразило его…

«Этому все равно… Он не понимает того, ч т о совершилось, ч т о!.. Скорей в глазах Павлуши я вижу сие понимание…»

А Павлуша между тем думал о… Мотреньке.

Но он продолжал, думая о Мотреньке, читать «аккорды». Когда же он дочитал до того места, где было сказано, что выпущенный из крепости гарнизон Ниеншанца переправляется через Неву на царских карбасах, чтоб потом дорогою, проложенною к Копорью, следовать на Нарву, – царь остановил его…

– Постой, Павел, – сказал государь, – будем милостивы до конца. Аманаты просили меня отправить их не к Нарве, а к Выборгу, быть посему. Так измени и сие место в аккордах.

Ягужинский исполнил приказ царя.

– Государь милостивее Бренна, – заметил как бы про себя Ламберт, – не кладет свой меч на весы и не говорит: «Vae victis!»

– Какой Бренн? – спросил Петр.