Господин военлёт

Наблюдаю пять минут, десять, полчаса. Никакого движения. Или снайпер обладает отменной выдержкой, или его там нет. Перевожу окуляры на свою линию. Печка стоит на пригорке, траншея хорошо просматривается. Видны папахи солдат, неспешно передвигающихся вдоль линии обороны. Где Нетребка с болваном? Еще не очухался? Порву, как тузик грелку! Твое счастье, что из печки не дотянусь!

Наблюдаю фуражку. Ротный, а он в курсе, отправился за болванщиком. Взгреет – и правильно сделает. Мысленно желаю прапорщику не жалеть пинков. Проходит пять минут. Следом за фуражкой в обратном направлении движется папаха. Траектория головного убора извилиста и наводит на мысли о скорбном похмелье. Наконец поверх бруствера возникает болван. Он дрожит и пошатывается – кому-то сегодня нездоровится.

Бах! Болван стремительно падает обратно. Есть! Серый дымок висит над стволом поваленного дерева. Порох в патронах здесь уже бездымный, но все ж не совсем. Утренний воздух плотнее дневного, дымок тает медленно, германцу не мешало бы знать. Впрочем, чего бояться? Столько дней безнаказанного разбоя, ганс работает, как в тире! Навожу бинокль – вот он! Белое лицо из-под лохматой накидки. Силен в маскировке, наверняка из охотников – бил львов где-то в Африке.

Замечаю место и примащиваю винтовку на деревянной подставке. Теперь, главное, не спешить. Лицо над стволом превращается в крохотное белое пятнышко. Подвожу мушку, задерживаю дыхание и медленно спускаю курок. Бах! От выстрела в замкнутом пространстве звенит в ушах. Сверху обильно сыплются хлопья сажи. Вот об этом мы не подумали…

Отфыркиваюсь и берусь за бинокль. Снайпера не видно, но его винтовка упала за ствол дерева, приклад торчит вверх. Ни один стрелок так не бросит оружие. Попал… А это что? От дерева к германским окопам кто-то быстро ползет. Обычная форма цвета фельдграу. Наблюдатель, помощник снайпера. Правильно, один человек не в состоянии выискивать цели по всему фронту.

Перезаряжаю винтовку, кладу на подставку. Хотя цель перемещается, наводить легче – движущуюся мишень заметить проще. Бах! Очередная порция сажи. Беру бинокль. Немец лежит неподвижно. Жду, не шевелится. Десять минут, двадцать. Нетребко в траншее напрасно толчет своим болваном. Все!

Вылезаю из печки, отряхиваюсь и во весь рост иду к своим. Из траншеи выглядывает Миша:

– Пашка, сдурел!

Не спеша прыгаю в траншею.

– Господин прапорщик, цель уничтожена!

– Обормот! – сердится он и вдруг достает зеркальце: – Взгляни на себя – чисто арап!

А ведь правда! Смеюсь. Белые зубы на черном лице…

* * *

– Умойся!

– Не стоит. Ночью навещу покойника, лицо не будет отсвечивать.

– Рехнулся?! Паша, я понимаю: хочешь вернуть офицерское звание. Только зачем рисковать? И без того доложу…

Плевать на ваше звание! Винтовка нужна! Авторам восторженных статей о мосинской трехлинейке сердечно желаю с ней и воевать. В сорок первом с ней набегались. Мы люди негордые, согласны на маузер с оптическим прицелом.

– Ты очень изменился, Пашка! Не узнать.

– Это как?

– Не обидишься?

– Валяй!

– Всегда был степенным, рассудительным. Сгоряча в драку не лез, держался позади. Я удивился, услыхав про дуэль. Да что дуэль! На суде просил оставить в армии рядовым! Я думал, жалеешь…

– О чем?

– Ты рассказывал…

– Что?

– Отец оставил вас с матерью ради другой женщины. Ты учился в Англии, когда мать умерла. Ты вернулся и узнал, что отец обвенчался с разлучницей. Ее зовут Надежда Андреевна Сонина, теперь уже Красовская. Ты разругался с отцом и записался в школу прапорщиков.

Понятно теперь, откуда родство с Розенфельдом. Отпрыск промышленника, оскорбленный явлением новых наследников, пошел на демарш. Однако, хлебнув окопных радостей, передумал. Папашка принял бы сына, но случился снаряд…

– У меня была контузия, Майкл!

Миша согласно кивает. Контузия все объясняет. Удобная вещь.

Когда темень накрывает линию фронта, выбираюсь из траншеи. Из проволочного заграждения вытащена секция, главное – на обратном пути не заблудиться. По сторонам оставленного мне коридора солдаты постреливают в сторону германских окопов. Выстрелы заглушают шаги. Ползти по мокрой земле – занятие малоприятное, да и глупое. Пригнувшись, иду к поваленному дереву. В руке браунинг. Миша предлагал взять винтовку, но мы не идиоты. В кого целиться ночью? Здесь нужно, как Дубровский…

Немцы на выстрелы не отвечают. То ли экономят боеприпасы, то ли не пришли в себя. Днем не предпринимали попыток вытащить убитых, чему способствовала прицельная стрельба вольноопределяющегося. Убить мы их не убили, но напугали здорово.

Сапоги скользят по влажной земле, пару раз сваливаюсь в воронки, но без последствий. Вот оно – дерево! Осторожно перелезаю ствол, иду вдоль. Носок сапога задевает что-то мягкое. Он! Трогаю – холодный! Пистолет – в карман!