Господин военлёт

– Подозреваю. Слишком все красиво, господин Красовский! Вы перелетели к нам от красных. Ничего необычного, перелетели десятки военлетов. Но вы застрелили комиссара.

– Не я, а моя жена.

– Тем более! Романтическая история: жена военлета стреляет в насильника! Патриоты в восторге. Идеальная легенда для разведчика.

– Вы слишком высокого мнения о красных!

– Противника нельзя недооценивать.

– Тогда почему они бегут? Повсеместно?

– Отчасти оттого, что мы знаем свое дело.

– Позвольте спросить! Зачем красным шпионы?

– Затем, что и всем! Добывать сведения.

– Какие?

– О замыслах врага.

– Проще говоря, о наступлении. Тогда объясните, почему я, будучи шпионом красных, не упредил их? Это не составляло труда. Мы вели разведку, летали над позициями красных, что стоило сбросить записку, предупредить о нашей коннице? Однако, как сами знаете, наступление застало большевиков врасплох. То же происходит и сегодня. Наши корпуса наступают стремительно, мы теряем с ними связь. Организованного сопротивления со стороны противника нет. Как такое возможно при наличии шпиона? Мы летаем поодиночке, совершенно не трудно, к примеру, сесть в расположении красных, сообщить важные сведения и улететь. Просто и безопасно. Зачем звать Рапоту сюда, где его легко обнаружить, что, в конечном итоге, и произошло? Если противник настолько умен, как вы утверждаете, к чему подобные глупости? Вам не кажется странным?

– Вы не просты, Павел Ксаверьевич, я и в шестнадцатом это заметил.

Потеплело. Добавим.

– И самое главное, господин полковник! Зачем сыну богатого отца служить красным?

– Им многие служат.

– Вопрос: кто? Прапорщики, ставшие комдивами? У них есть резон. Военлеты, вроде Рапоты, пролетарии по происхождению? С ними понятно, надеются сделать карьеру. Масса офицеров служит из страха, их семьи в заложниках. Я не подпадаю ни под одну категорию. Моя семья за границей, жена со мной. Чем красные меня прельстили? Верой в революцию? Мне и при царе жилось неплохо. В отличие от наших генералов революцию я не поддерживал – ни в феврале, ни в октябре. Спросите любого. Я до конца исполнял воинский долг, армию покинул, когда ее не стало вовсе. Поэтому застрял в Москве и был мобилизован. Остальное вы знаете.

– Добавлю, – говорит Егоров. – Поручик удостоен пяти наград, в том числе Георгиевского оружия. Покойный государь дважды и лично производил его в чин. Я за него ручаюсь, господин полковник!

Контрразведчик встает. Вскакиваю.

– Что сказал вам Рапота, поручик?

– Предлагал перелететь к красным. Сулил хорошее жалованье, паек.

– А вы?

– Послал его подальше. Сказал, что думаю о Троцком и прочих людоедах. Посоветовал не встречаться мне вновь. В другой раз я буду стрелять!

– Почему не доложили о встрече?

– Это было личным делом.

Контрразведчик идет к двери.

– Господин полковник!

– Что еще? – он недоволен.

– Прикажите вернуть мне оружие. Это личный браунинг, куплен на свои средства.

– Ну да, вы же собрались стрелять! – он хмыкает. – Не промахнитесь, поручик! В другой раз не промахнитесь!

Это не совет – предостережение. Умному понятно. Егоров угощает меня папиросой, благодарю и выхожу. Мне возвращают браунинг, гости уходят. Курю во дворе. Рука с папиросой подрагивает. На околице станицы – виселица. Экзекуция состоялась третьего дня. Вешали большевиков – паренька и молоденькую девчонку. Их, как и меня, выдал патриот. Паренька перед казнью секли шомполами – долго и со вкусом. Девчонку отдали казачкам на потеху. Она пробовала кричать, ей заткнули рот. Приговоренных затем тащили к виселице, сами идти они не могли. Казненные висели два дня, утром их сняли. Вакантное место могли занять мы с Ольгой… Людоеды окопались не только в Кремле, людоеды вокруг. Сегодня они щелкнули зубами, показав намерения, завтра вцепятся. Зажился я здесь…

20.

Погиб Егоров – и до обидного нелепо. В отряд перегнали «Сопвич Кэмел», начальник захотел испытать. Его предупредили: истребитель строг в управлении, Леонтий Иванович не послушал. При взлете «Кэмел» повело влево, аппарат накренился и упал. Егорова придавило обломками. Когда мы подбежали, он не дышал…

Оплакать командира некому. С авиатриссой они расстались. Елена укатила в Париж, Егоров остался в России. Родители подполковника умерли, о братьях-сестрах ничего неизвестно. Безвестным холмиком в степи прибавилось. После похорон я выпил. Егоров напоминал мне Сан Саныча; чем-то они были похожи…

В отряде перемены. Начальником стал Турлак. Он забрал мой «Ньюпор» и отстранил меня от полетов. Возможно, похлопотали контрразведчики. Турлак сводит счеты: я поставлен заведовать обозом. Снабжать отряд трудно: база далеко, транспорта мало. Недостает всего, Турлак винит меня. Ему нравится читать мне мораль, он прямо упивается властью. Сволочь.

Зарядил дождь – не по-летнему мелкий и нудный. Сидим дома. Ольга выглядит озабоченной. Она выглядит так уже несколько дней. Что-то случилось, она не решается сказать. Я это вижу, я чувствую ее как себя. Скажет! Опять кто-то приставал? Если Турлак, убью! Застрелю как собаку! Руки чешутся.