Господин военлёт

Трюк с часами вновь проходит успешно. Я чувствую себя клоуном, но назвался груздем… В этот раз кладу пятьдесят рублей двумя купюрами. Две бумажки по двадцать пять рублей с портретом Александра III. При этом произношу: «От нас!» Подразумевается участие и Сергея. Никто не знает, что Сергей меня не уполномочивал, а сам Рапота ничего не замечает – он весь в мечтах. Подсчет, брезентовый мешок, жандармы… Третье место – университет. Здесь публика победнее, самых богатых мы окучили ранее. Дают по четвертной, десятке, кладут пять рублей, случается и рубль. В аудитории – профессора, приват-доценты, студенты… И студентки. Их мало, но они очень любопытные. После подсчета денег окружают меня, трогают почтенные останки «Буре», засыпают вопросами. Некоторые откровенно строят глазки. Приятная компания.

– Господа, оставьте Павла Ксаверьевича! Он устал – это третье выступление. Не забывайте: он перенес тяжелое ранение!

Это Олимпиада. Я совсем не устал, и ранили меня давно, но такая защита мне нравится. Неужели? Уймись, мечтатель! Ты же не Сергей!

Ласково прощаюсь со студентками, жму руки профессорам. У подъезда нас ждет автомобиль, Евстафий едет с нами. Липа будто не замечает моей руки, принимает помощь Евстафия и ныряет в салон. Семенихин – следом. Ничего не остается, как примоститься с краю. Я впал в немилость, это понятно. Еду мрачный. Так тебе и надо: мавр сделал дело, мавр может отдыхать.

В фойе «Метрополя» скандал. Плотный подполковник с жирной шеей отчитывает портье. Кругом любопытные. Подполковник бушует:

– Вчера меня попросили освободить номер, пояснив, что для важного гостя. Я подумал: генерал приехал! Сегодня специально зашел справиться, узнаю: прапорщик! Из какого-то Земгора! Выходит, роскошные апартаменты – земгусарам, а фронтовиков – на улицу?! Я этого не оставлю! Я в Ставку напишу, на высочайшее имя!

Внимательно разглядываю скандалиста. На фронтовика он не тянет. Орденов нет, даже «клюквы», которую дают любому, кто участвовал в сражении. Отлично скроенный мундир из дорогой ткани, новенький, даже не замятый. Штабной, причем из тех, кто о сражениях узнает из газет.

Подполковник продолжает бушевать, я чувствую, как ярость подступает к горлу. Сегодня я трезвый, следовательно, злой. К тому же мои усилия очаровать Олимпиаду пошли прахом: мне указали место – просто и недвусмысленно. Сергей хватает меня за рукав, но поздно!

– Господин подполковник!

Он оборачивается. Шинель с папахой я сбросил на руки гардеробщику, поэтому просто киваю. Мне не хочется отдавать ему честь.

– Я прапорщик, из-за которого вас выселили. Как изволите видеть, не земгусар. Военлет. Воевал в Осовце, снизил германский аэроплан, взяв в плен летчиков, разбомбил аэростат… Был тяжело ранен и контужен. Лично отмечен государем. В Москву приехал за аэропланами – на фронте воевать нечем. Я не просил, чтоб вас выселяли, это сделали, не спросив меня. Я понимаю: мои скромные заслуги не идут в сравнение с вашими. Я попрошу заселить вас обратно, а сам пойду на улицу. Мне не привыкать. На фронте удобств мало…

С каждым моим словом он багровеет все больше. Ему, как всем окружающим, понятно: издеваюсь. Размазываю тыловую крысу по стене. Фронтовиком его можно назвать по недоразумению – это понятно даже курсистке. Сейчас он заорет. Тогда я…

Мне нельзя его бить. Второй дуэли не случится. Штаб-офицеры не стреляются с обер-офицерами. Меня ждет военный суд и арестантские роты – «во глубине сибирских руд». До штрафных батальонов здесь пока не додумались. Мне не улыбаются рудники. Лучше расстрел. Я проткну эту жирную тушу кортиком. Хоть на что-то железяка сгодится.

Я кладу ладонь на эфес оружия, но в этот миг стальная рука сжимает мою кисть. Пытаюсь освободить – не получается. Не знал, что у Рапоты такая хватка!

– Господин подполковник, поручик Рапота! – Сергей бодает головой. – Мы прибыли вместе с прапорщиком. Я подтверждаю его слова: мы не знали, что вы пострадали из-за нас. Я охотно уступлю вам свой номер; нам с прапорщиком хватит одного. Сделайте любезность!

На нас смотрят десятки глаз, и подполковник понимает: предложение принимать нельзя. Выгнать из номера георгиевского кавалера? В общественном мнении он упадет ниже бордюра, а общественного мнения здесь боятся. Краска покидает его лицо.

– Вообще-то я устроен! – бормочет он. – Просто зашел полюбопытствовать. Однако, господа, почему Земгор?

– Мы пригласили поручика и прапорщика в помощь сбору средств для раненых и больных. – Евстафий выскакивает как чертик из табакерки. Где он был до сих пор? – Благодаря им сегодня сдано в банк свыше десяти тысяч рублей! Значительную сумму пожертвовал лично прапорщик!