Господствующая высота

Рассказав все это, дед Ефим вдруг обиделся:

— Да что ты, парень, все меня выспрашиваешь? Я к тебе, например, тоже вопрос имею.

Я рассмеялся:

— Давай.

— Вот перво-наперво: по чем ваша экспедиция работает? По золотишку? Верно ведь? — И он, словно боясь, что я скрою, уставился мне в лицо своими маленькими пристальными глазами.

— Не только, — сказал я. — Мы будем производить съемку всех горных пород, какие есть в этом районе, и будем знать, что тут можно искать, чем эти места богаты — золотом ли, железом ли, или, может быть, углем. Нам все интересно, все нужно, даже простой камень. Он о многом может рассказать.

— Ишь ты! — усмехнулся Ефим. — Даже, значит, обыкновенный кирпич, а?

Внезапно он круто переменил разговор:

— Стой, парень! Ты мне вот что скажи: начальник у вас как, умственный, ученый человек? Дело свое он знает?

Я ответил:

— Начальник у нас умный, опытный и энтузиаст своего дела.

— А это как понять — энтузиаст? — полюбопытствовал Ефим.

— Значит, дело свое любит больше всего на свете.

— И я, значит, энтузиаст — зверя бить. Или бочки, например, — засмеялся он.

Я не понял: при чем тут бочки? И загадочность деда Ефима начинала меня раздражать.

— Слушай, дед, кто ты такой есть? Что тут делаешь? Ты ведь не здешний?

— Правда твоя, парень, приезжий. Прихожий я между прочим, бондарь знаменитый да и по всякому ремеслу мастачу.

Он замолк и принялся пить чай так сосредоточенно и угрюмо, что мне стало не по себе. Видно, я ненароком затронул в нем какое-то больное место. Оставалось надеяться на благотворное влияние чая с медом. После второй кружки он встал и легонько, мелкими шажками, похлопывая ногу об ногу, побежал вокруг костра и сделал три круга, притопывая и поохивая.

— Ты что, дед?

— Кровь маленько гоняю, ноги разминаю. Как долго посижу, они и желают поплясать. А чай у тебя богатый. Только мне трубка подороже чаю. Вот я сейчас побегу от тебя, дымок пушу.

— Постой! Ведь ты ночевать у меня хотел. Может, завтра наши приедут.

— Может, будут, может, нет; может, дождик, может, снег? А меня дело ждет. Надо тут недалеко к дружку сбегать.

— Дай хоть на оленя взглянуть. Может, купим. И где тебя искать, скажи.

— А чего меня искать? Я и сам найдусь. Я в тайге — как в своей юрте. Ты обо мне не сомневайся. Лошадку я тут оставлю.

Он быстро собрал в мешок свои туесочки, отсыпал в пригоршню немного чаю и, вскинув на плечо берданку, быстро зашагал в ночь.

Я пожалел об его уходе. Любопытный старик! На ночь рассказал бы что-нибудь, правду или полуправду — все равно.

Убрав посуду и вымыв ведро, я забрался в юрту на свой диван и открыл глаза, когда надо мной через отверстие в крыше уже туманно голубело утро. И тут же услышал:

— Долго спишь, паря! Уже солнце сейчас выпрыгнет. А это что у тебя? — Ефим стоял посреди юрты и указывал на топографические карты.

— Карты здешнего района. А ты что так рано встал?

Он не ответил, погрузившись в разглядывание карты. Он вертел ее и по солнцу и против солнца, что-то шептал про себя, что-то хотел спросить, но передумал.

Ничего, умственно. Этим ты владеешь, видать…

Одевшись, я спросил его:

— Ну что, дед, чай пить будем? Или, может, опять кулеш, а?

Он как-то торопливо сказал:

— Обожди, парень, со своим кулешом. Имею я к тебе еще одни вопрос: ты партийный или как?

— Комсомолец, — ответил я удивленно. — А что?

— Ну вот и ничего. Раз комсомолец — и то ладно.

— Да в чем дело? Что у тебя за секреты такие? — наконец рассердился я. — Выкладывай: что у тебя?

— А ты не торопись, парень. Воробьи торопились, да маленькие народились! — невозмутимо ответил он. — Вот оделся — и хорошо. Пойдем-ка теперь со мной.

— Куда еще?..

— И опять лишний твой вопрос. Насчет имущества своего не беспокойся. Я тут приказал: придет одна красавица, покараулит, а к полудню мы обернемся.

Вероятно, он прочел в моих глазах сомнение и даже недоверие.

— Или опасаешься меня, а, парень? Так я тебе скажу: ты меня, значит, не понимаешь. И дело это не мое, не твое, а казенное, государственное, понял?

Я не понимал.

— Ну ладно, идем. Время не терпит. Я тебе по дороге разъяснение дам. А вот и сторожиха ползет, чтоб ребятишки тут не пошуровали.

В юрту вошла знакомая старуха с неизменной трубкой в узком, тонкогубом рту. Ефим отсыпал ей в руку махорки из своего кисета, она уселась на подстилку и погрузилась в обычную полудрему.

— Айда, парень!.

— Постой, дед! Может, ты все-таки скажешь, куда и зачем итти?

— А я тебе фактом докажу, чтоб уж точно. И знаешь, парень, раз я решительность такую имею и тебя тяну, так ты иди, не мучай меня, а то брошу все к лешему и уйду. Понял?

— Ладно, — сказал я и первым вышел из юрты.

Солнце еще не поднялось над тайгой. Отстоявшийся за ночь туман заливал низины, как тихая, призрачная голубовато-серая река, вышедшая из берегов. Ясно были видны лишь ближние предметы и деревья. Проходя мимо костра, я зацепился за обгоревшую корягу, и пепел, взметнувшись, тотчас осел на землю. Было сыро и холодновато. На берегу лошадь Ефима, оступаясь на спутанные ноги, похрустывала травой.