Госпожа Бовари

Каким уже далеким казался ей теперь бал! Кто же отдалил на такое расстояние утро третьего дня от сегодняшнего вечера? Ее поездка в Вобьессар оставила в ее жизни провал, наподобие тех огромных трещин, которые в горах иногда в одну ночь вырывает буря. Но все же она покорилась: благоговейно уложила в комод свой прекрасный наряд и даже атласные башмачки, подошвы которых пожелтели от скользкого воска. Сердце ее походило на них: коснувшись роскоши, оно покрылось чем-то, чего уже нельзя было стереть.

Воспоминание о бале обратилось для Эммы в постоянное занятие. Каждую среду, просыпаясь, она говорила себе: «Вот уже неделя… вот две… вот уже и три недели прошли с того дня, как я была в замке». И мало-помалу лица смешались, она забыла мелодию контрдансов, не могла уже припомнить отчетливо ни ливрей, ни комнат; мелочи изгладились в памяти, а горечь в сердце осталась.

Глава IX

Часто, когда Шарля не было дома, она отпирала шкаф и вынимала из вороха белья запрятанный в него зеленый шелковый портсигар.

Рассматривала, открывала и вдыхала запах его подбивки — смесь вербены и табака. Чей он был?.. Виконта. Быть может, это подарок любовницы. Его вышивали в палисандровых пяльцах, пряча эти маленькие пяльцы от любопытных взглядов, склоняясь над ними долгие часы; по ним рассыпались шелковистые кудри задумчивой рукодельницы. Дыханием любви была провеяна каждая скважинка канвы; каждый стежок иглы скреплял с нею или надежду или воспоминание, и эти переплетшиеся шелковые нити были единой тканью одной непрерывной, безмолвной страсти. А потом в одно прекрасное утро виконт унес подарок с собой. О чем говорили вокруг в те часы, когда этот портсигар лежал на великолепных каминах, между ваз с цветами и часами в стиле Помпадур?.. Она в Тосте. А виконт теперь в Париже. В Париже! Каков этот Париж? Какое необъятное имя! Она с услаждением твердила его вполголоса; оно звучало в ее ушах, как соборный колокол; оно пылало перед ее глазами повсюду — до последней этикетки на баночке с помадой.

Ночью, когда рыбаки на телегах проезжали под окнами, распевая «Маржолену», она просыпалась, прислушивалась к грохоту обитых железом колес, который вдруг стихал по выезде за околицу, и думала: «Завтра они будут там!»

Летела за ними мыслью, взбираясь и спускаясь по возвышенностям, минуя деревни, подвигаясь по большой дороге при свете звезд. На неопределенном расстоянии всегда встречалось какое-то темное место, где умирала ее мечта.

Она купила себе план Парижа и кончиком пальца блуждала по столице. Скиталась по бульварам, останавливаясь на каждом углу, на перекрестках улиц, перед белыми квадратиками домов. Когда глаза уставали, она закрывала веки и видела во мраке колеблемые ветром языки газовых огней и подножки колясок, мгновенно откидывающиеся у подъезда театров.

Она подписалась на «Рабочую Корзинку», дамский журнал, и на «Сильфиду Салонов». Поглощала без пропуска все отчеты о первых представлениях, о бегах и вечерах, интересовалась дебютами певиц, открытием нового магазина. Она знала новые моды, адреса лучших портных, дни оперных спектаклей и часы катания в Булонском лесу, изучила, по описаниям Евгения Сю, внутренние обстановки домов; прочла Бальзака и Жорж Санд, ища в их романах мечтательного удовлетворения своих вожделений. Даже за обеденный стол она садилась с книгой и перевертывала страницы в то время, когда Шарль ел и заговаривал с нею. Воспоминание о виконте неотвязчиво волновало ее при чтении. Она сближала его с лицами вымысла. Но круг, которого он был центром, мало-помалу расширялся, и его сияющий нимб, отделяясь от его лица, распространялся все дальше и озарял другие мечты.